Михаил Лифшиц - На деревню дедушке

Эрнст Фишер говорит: «Для народов высокоразвитых капиталистических стран социализм в том осуществлении, которое он до сих пор имел, — не образец». Это звучит гордо, милый дедушка, но пусть автор поставит себя на место тех людей, которые живут, если можно так выразиться, в самых муках родов. Ну помогите им, что ли, разобраться в их собственном опыте, поддерживайте все лучшее, будьте беспощадны к своей критике, уточняйте предсказанную ранее картину будущего — у вас много возможностей. Не делайте только одного — не обращайтесь к этим людям с призывом развивать «коммунистическую утопию». Вы дарите им букет фальшивых цветов.

Ошибки и дурные дела нужно исправлять земными, реальными средствами, не превращая нашу картину будущего в «недоказуемое видение». Это было бы самым жалким выводом из уроков жизни. Такие выводы всегда считались делом религии — это она утешает людей призрачным счастьем. Однако насчет религии у Эрнста Фишера имеется своя идея.

«Итак, все—таки — веяние религии в марксизме? — спрашивает он самого себя. — Не надо расширять понятия до неопределенности. Если мы отождествляем религию с «океаническим чувством», с «трансцендентностью», с переходом границы еще—не—существующего, то быть «религиозным» — это сущность человека. Но постараемся держаться разграничительных определений. Человек, существо несовершенное, вечно незаконченное, подобен не кругу, а параболе. Он, это воплощение неразрешимого противоречия между индивидуальностью и всеобщим, нуждается в видении целого, единства, бесконечного воссоединения с самим собой. Религия переносит это состояние в потусторонний мир, марксизм — в посюсторонний, как бы ни было оно далеко от нас или недостижимо. Для религии целое как средоточение всего, есть божество а для марксизма это — человечество» .

Ну вот, милый дедушка! Провели необходимое разграничение. Построили новую религию, религию без бога — человекобожие, состоящее в созерцании собственного несовершенства и в бессильной мечте о недостижимом счастье. Эрнст Фишер берет слово «религиозный» в кавычки, это значит, что он не признает старых богов различной масти, а только пегого полубога в лице человечества.

Не будем, конечно, придираться к словам, не в словах дело. А дело в том, что нельзя реальные в своей исторической конкретности заботы и горести людей заслонять вечным несовершенством человеческого рода. Представьте себе врача, который в графе «диагноз болезни» напишет — человек смертен. Оно, конечно, не лишено основания, но такие сентенции более уместны в устах священника, чем врача.

Вы скажете, Константин Макарыч, что модные рассуждения о «трансцендентном» — это заигрывание с религией. В переводе с латинского слово «трансцендентный» означает «потусторонний». Эрнст Фишер, конечно, мистики не признает, он хочет верить не в потусторонее, а в посюстороннее решение противоречий жизни, хотя допускает, что такое решение недостижимо. В итоге что же у нас получается? Посюсторонность и научно обоснованное недоказуемое видение.

Занятно! Отец Никодим из ваших Кузнечиков такое, пожалуй, не выдумает. Но, по секрету скажу вам, милый дедушка, что я скорее пойду к отцу Никодиму в настоящую церковь, чем в этот прогрессивный кафешантан. А впрочем, позвольте мне остаться при нашем старом взгляде на всякое заигрывание с религией и прочее богостроительство.

Другое дело, конечно, союз с верующими в борьбе за общие демократические цели и отказ от грубой антирелигиозной пропаганды, похожей больше на бакунинскую проповедь запрещения религии. Об этом пишут в коммунистических газетах на Западе, и хорошо, давно пора. Но это самой собой разумеется, и к пегому полубогу никакого отношения не имеет.

В дискуссии на страницах журнала «Вег унд Циль» Доротея Селлин уточняет Фишера. Дело не в реальных недостатках нового общества — скорее нужно провести более резкую грань между реальностью и видением вообще. Социализм есть только «общественно—экономическая организация государства», что же касается новой этики, гуманистических идей и так далее, тo все это связано с научным социализмом, но не является частью его, а является «частью видения» /1965, июнь, стр. 438/.

Итак, в лучшем случае «видение» похоже на правду сердца , которую народники и некоторые связанные с народничеством позднейшие политические партии выдвигали против холодной правды—истины. Это наш субъективный идеал, наше чаяние лучшего будущего. Еще раз прошу вас, уважаемый, прочтите статью и речи марксистов из «Ле леттр франсез». Они отдают объективной истине или отражению действительного мира область прошлого и настоящего, а будущее представляет в их глазах царство «мифотворчества». Здесь первое место принадлежит «человеческому присутствию», особенно нашей воле, которая отрицает действительность создавая другой мир, «трансцендентный» по отношению к первому.

Я, конечно, в чужие внутренние дела вмешиваться не могу, им виднее, и даже в этом частном письме считаю нужным заявить, что все это я говорю от своего только имени, в порядке обсуждения, а не на каком–нибудь уровне — высоком или низком. Я говорю просто на уровне восьмого этажа большого дома по улице Строителей, где я прописан и проживаю.

Но вы позвольте мне все же сказать, что если у нас такие выводы из уроков делать и такую теорию к делу производить, то лучше не надо. По этой теории, старой, как ваш тулуп, купленный еще при господах Живаревых, надо согреваться самовнушением, которое нам рисует воображаемый гуманистический рай, в него же человек войдет, повторяя, как пациенты профессора Куэ: «С каждым днем мне становится все лучше и лучше». Эрнст Фишер слишком легко объявляет идею мировой революции религиозной догмой, зато он дарит нам взамен мифотворчество. Про что я и говорю, милый дедушка, — точно как в лесу: «ходишь—ходишь, да на то же самое место и выйдешь. Опять осина, и мхом поросло».

В общем, подобно тому, как это было на рубеже двадцатого века, в марксистской литературе растет особое направление или несколько направлений, объединенных общей целью. Речь идет о том, чтобы создать по меньшей мере новую эстетику — она теперь модная наука, добрейший Константин Макарыч! Однако уже намечаются контуры новой теории познания и даже новой философии истории. Вы, может быть, скажете: «Не буду я все это читать, не стану я себя мучить!». И не надо. В двух словах — люди ищут путей, чтобы дополнить сухое царство необходимости и его отражения в науке более утешительным царством свободы воли и не похожего на реальный мир творчества, а иногда и чем—то напоминающим религию. На современном языке все это называется «видением».