Михаил Лифшиц - Карл Маркс и современная культура

Автор одной французской книги приводит следующие данные о распространении шарлатанства, известного под именем астрологии. В Соединенных Штатах имеется, по крайней мере, тридцать тысяч астрологов. Двадцать специальных астрологических журналов исследуют вопрос о влиянии небесных светил на человеческую судьбу, причем одно из этих изданий выходит тиражом в пятьсот тысяч экземпляров. Более двух тысяч газет имеют постоянный отдел астрологии. Радио также уделяет достаточно времени отгадыванию будущего по звездам. После серии радиобесед некая мисс А. в течение трех месяцев получила пятьсот пятьдесят тысяч заказов на составление гороскопа. По данным одной анкеты, пять миллионов американцев ежегодно уплачивают двести миллионов долларов за гороскопы и другие виды гадания. Во времена Нострадама астрология не могла рассчитывать на такую блестящую карьеру! [2] Более поздние сведения: согласно одной анкете, проведенной во Франции в 1968 г., из шести тысяч мужчин и женщин 60 % читают гороскопы. Согласно данным другой анкеты, 58 % французов интересуются астрологией, 23 % верят в предсказания будущего. Из них 73 % женщин. В настоящее время во Франции примерно тридцать тысяч астрологов. .

Но астрология и другие виды практического суеверия образуют только низший этаж этой фабрики темных идей. Несколько выше расположены всякого рода псевдонауки, представленные обскурантами с ученым титулом. От астрологии, например, немногим отличается космобиология, имеющая свои ассоциации, свои международные съезды, свою печать. Космобиология утверждает, что колебанием солнечной активности вызываются на земле не только магнитные бури, но и такие явления, как мировые войны и экономические кризисы. Парижская коммуна соответствовала трехмесячной буре на солнце, а мюнхенская сделка 1938 года зависела от слишком большой дозы ультрафиолетового излучения. Казни Людовика XVI и Николая II были вызваны избытком солнечной активности. Вообще революции — только приступы нездоровой энергии под влиянием солнечных пятен и вспышек сверкающего газа.

Трудно поверить, что темное облако суеверий растет в такое время, когда наука и техника открыли перед населением земли широкие горизонты вселенной. И все же это так. Давно уже перестали удивляться современному возрождению средневековой схоластики, представленной множеством ученых организаций и университетов, потоком книг и статей.

Но суть дела не в этих отдельных черточках, свидетельствующих о движении буржуазной культуры вспять. Поворот к средним векам, давно уже объявленный ближайшей задачей общества такими известными мыслителями, как Жильсон, Кристофер Даусон или Бердяев, — ничто по сравнению с действительным омертвлением всей духовной жизни, благодаря подчинению ее капиталистической системе «услуг». Если в прежние времена честный писатель отстаивал свободу мысли в безнадежной борьбе против денежного мешка, то в наши дни даже роль Дон Кихота для него слишком хороша.

Не в качестве властителя дум, а в качестве маленького человека, специалиста, способного исполнить определенную функцию, стоит он у ворот громадного здания, где совершается процесс духовного сервиса. В этом здании много отдельных комнат, сияющих оригинальной отделкой, но между ними протянуты невидимые крепкие нити, и все эти нити сходятся наверху, где в атмосфере полного равнодушия к содержанию дела, то есть к искусству и науке, восседают действительные властители дум, чья власть состоит не в идеях, а в материальной силе.

Ветераны буржуазной критики марксизма и новобранцы из вчерашних марксистов пишут о росте интеллигенции за счет рабочего класса. Они выводят отсюда возможность контроля со стороны сознательных элементов общества над экономикой и культурой буржуазного общества. На деле происходит обратное — дальнейшее подчинение всей области духовного творчества законам материального производства, присущим капитализму.

В экономической и художественной литературе современного Запада можно найти немало примеров, подтверждающих этот факт. Салеризованный, превращенный в служащего или в «надомника» культуры, человек духовного труда повсюду встречает готовые трафареты, или он должен угадывать возможные формы оригинальности, лежащие в русле общего движения этой системы. Даже крупные таланты с трудом находят возможность для независимого слова, и даже критика капитализма входит или, по крайней мере, может войти в стихийный расчет преобладающей общественной силы в качестве необходимой отдушины. Так, говоря словами Маркса, возможности «свободного духовного производства данной общественной формации» (в отличие от «идеологических составных частей господствующего класса») заметно сократились в наши дни.

Все помыслы рядового служителя культуры, подчиненные коммерческой цели или не чуждые ей, направлены на то, чтобы угодить потребителю, но потребитель его услуг, предлагаемых в виде газетных статей, радиопостановок или других развлечений, сам является рабом той системы, которая его обслуживает. Страшен образ современного обывателя, человека — саламандры, созданный художественной литературой. Зовут ли его Бэббит или Тьюлер, заслуживает ли он сожаления или ненависти — этот человек с головы до пят, от галстука до политических мнений и любовных фраз, является продуктом рекламы, радио, кинематографа, этой «фабрики грез», больших газет и всей машины обслуживания, предлагающей ему свой духовный конфекцион.

Это целиком «манипулированное существо», как принято говорить в современной западной социологии. У него нет главного — самого себя. «Жизнь отнята у него различными учреждениями и мероприятиями, — пишет известный немецкий социолог Ганс Фрайер, — или, по крайней мере, она поставляется ему, как прочие патентованные товары. Человека живут. Единственное, что от него требуется, — это чтобы он приспособлялся, и, по возможности, не только внешне, но и внутренне».

Нельзя сказать, чтобы это существо, лишенное центра в самом себе, целиком составленное из внешних влияний (other directed man, по терминологии Дэвида Рисмена), спокойно принимало свою участь. Обыватель до смерти боится всякой идеологии, понимая под этим очередную иллюзию, созданную той или другой манипулирующей силой. Он боится стать «завербованным». От полного доверия ко всякой навязанной фразе он переходит к столь же крайнему скептицизму. Ему кажется, что единственным выходом, достойным человека, является бегство в свою специальность, в свою особую функцию, которую он желает исполнить по всем правилам искусства. Что он делает — работает на мельницу войны или рекламирует негодные пилюли, — не имеет значения. Не говорите ему о содержании его деятельности, ибо самый разговор об этом является в его глазах идеологией, пропагандой, то есть приманкой для дураков. Важны только мастерство, форма, последнее прибежище личной свободы. Такая поза имеет успех. Ее описывает другой западногерманский социолог — фон Шельски под именем «конкретизма».