Георг Лукач - Социалистический реализм сегодня

4

Нельзя сказать заранее, чем завершится это развитие, сделает ли Солженицын или кто-либо другой следующие необходимые шаги. Ведь Солженицын — не единственный, кто исследует взаимосвязь вчерашнего и сегодняшнего дня. Достаточно, например, сослаться еще на В. Некрасова. К какому результату приведет попытка понять сегодняшний день через освещение сталинской эпохи, которая содержит в себе человеческую и этическую предысторию любой действующей сейчас личности, — этого пока никто сказать не может. Решающее слово в этом процессе будет принадлежать развитию самой общественной реальности, обновлению и укреплению социалистического сознания в социалистических странах, и прежде всего в Советском Союзе, в период, когда каждый марксист должен учитывать такую закономерность, как неравномерное развитие идеологии, и прежде всего литературы и искусства.

В наших рассуждениях мы вынуждены, таким образом, ограничиться выводом о невозможности обойти решение этой проблемы; вопросы "как?" и "что?" мы оставляем открытыми. Ясно одно: на пути развития социалистического реализма стоят серьезные препятствия и помехи. Прежде всего мы имеем в виду сопротивление тех, кто сохранил верность сталинскому учению, сталинским методам — или по крайней мере делает вид, что сохранил. Правда, открытая оппозиция всяческому обновлению была основательно подавлена в результате многих событий, но сторонники этой оппозиции научились в сталинской школе тактической ловкости, и разные косвенным путем созданные препятствия в определенных условиях могут нанести новым явлениям, часто еще лишенным внутренней уверенности, вреда больше, чем грубые административные меры в духе прежних времен (разумеется, и такие методы еще живут и могут принести много вреда).

С другой стороны, на пути литературы к новому качеству могут стоять, увлекая ее в ложном направлении, и выдвинувшиеся сегодня на первый план, пропитанные духовным провинциализмом дискуссии о модернизме. Мы уже не раз говорили о путях, на которых невозможно достичь существенных результатов, так как в художественном отношении решающую роль должно играть преодоление того — в самом широком смысле взятого — подхода к жизни, из которого исходит большинство стоящих на основе натурализма изобразительных методов. До тех пор, пока многие писатели следуют таким техническим решениям, очень легко может повториться описанная нами ситуация 30-х годов, чему будет способствовать и в определенной мере более гибкая деятельность сектантских последователей Сталина, которые, например, использовали дарреловский [1] стиль для того, чтобы отвлечь внимание от подлинных проблем эпохи. Разумеется, и в этой области имеются явления, к которым следует относиться серьезно. Сталинская эпоха во многих людях подорвала веру в социализм. Сомнения и разочарование, возникшие на этой почве, могут быть субъективно вполне искренними и откровенными, но в поисках своего выражения они легко могут привести художника к простому подражанию западным направлениям. И если даже с чисто художественной точки зрения такие произведения интересны, они все же не способны освободиться от печати эпигонства. Скажем, видений Кафки действительно выражали мрачную пустоту гитлеровской эпохи как нечто фатальное, но реально существующее; пустота же Беккета является бесцельной игрой, фикцией глубины, игрой, которая в исторической действительности не имеет никакого объективного соответствия. Я знаю: скепсис и пессимизм в интеллигентских кругах вот уже более ста лет считаются чертами более аристократическими, чем вера в великое дело прогресса человечества — если даже формы проявления этого прогресса пока что весьма проблематичны. Тем не менее слова Гёте при Вальми более ясно относятся к будущему, чем то, что женщины превращаются в гиен, и эти слова в произведении Гёте соотносятся с последним монологом Фауста. Шелли более оригинален и более долговечен, чем Шатобриан; Келлер больше почерпнул из 1848 года, чем Штифтер. Сегодня — в равной степени с точки зрения и мировой истории, и мировой литературы — все зависит прежде всего от тех, для кого сталинская эпоха послужила стимулом, чтобы углубить и осовременить свои социалистические убеждения. Те же, пусть самые честные и самые талантливые, кто утратил эти убеждения и, следуя в хвосте западных направлений, тщится создать нечто "необычное", — со временем, с развитием пока скрытых, пока что грядущих сил будут выглядеть как заурядные эпигоны.

Повторяю: у меня нет намерения снова поднимать вопрос об авангардизме. Мы знаем, что такие писатели, как Брехт, поздний Томас Вулф, Эльза Моранте, Генрих Бёлль и другие, создали важные, своеобразные и, насколько можно судить, долговечные произведения. Речь здесь идет лишь о том, что если разочарование в социализме встретится со стилевыми формами западного скепсиса, то из этого в конечном счете родится лишь эпигонство. Излишне, пожалуй, повторять, что честные люди свое разочарование в старой жизненной форме могут преодолеть, пересмотреть лишь в практике, в своей собственной жизни, сопоставляя ее с общественно-исторической действительностью. Литературные аргументы и дискуссии здесь неминуемо останутся безрезультатными, а административные меры приведут лишь к тому, что еще более утвердят тягу к модным течениям как искусству избранных и еще более оттолкнут от социализма тех, кто искренне ищет дорогу к нему.

Солженицыну и ему подобным всегда чуждо такое формальное экспериментаторство. В человеческом и философском, социальном и художественном смыслах они пытаются переделать себя применительно к действительности, которая всегда была исходной почвой для подлинного обновления формы искусства. Такой вывод позволяют сделать все произведения Солженицына, и нетрудно установить, как тесно они связаны с проблемами подлинного обновления марксизма. Все дальнейшие попытки судить о стиле грядущей эпохи, пытающиеся предварить будущее, будут представлять собой в теоретическом отношении пустую схоластику, а в художественном отношении — критику любой ценой всего существующего. Если сегодня что-либо уже является несомненным, то это следующее: будущая большая литература социализма, находящегося сегодня в стадии обновления, ни в коем случае не может быть — в главнейших, решающих вопросах формы — простым продолжением первого взлета литературы 20-х годов или возвращением к этому периоду. Потому что с тех пор коренным образом изменилась природа конфликтов, изменилось качественное своеобразие людей и их отношение друг к другу. Каждый подлинный стиль строится на том, что писатели подмечают в жизни такие специфические формы движения и структуры, которые наилучшим образом характеризуют эту жизнь; только ц этом случае писатели способны — в этом и проявляется подлинная оригинальность — найти адекватную форму отражения всех структур, такую форму, в которой должным образом будут выражены самые глубокие и самые характерные черты.