Георг Лукач - Проблемы теории романа

Тот искус жизни, который проходит Том Джонс, — это не случайность. Это типический путь, который проделывает (всякий индивид в буржуазном обществе, где он поставлен в такое положение, когда он вынужден смотреть на других людей, как на конкурентов, вынужден рассматривать все общество целиком как внешнюю среду, препятствующую его интересам. И поэтому все испытания, через которые проходит Том Джонс, вытекают не из внешних поводов а из его неизбежного конфликта с общественной средой. Так, например, он разлучается с Софией не в силу простой случайности, а в силу того условия, что она спрятана от него за семь замков, потому что она ему "не ровня". Эта коллизия вытекает из типического положения буржуазного человека, из определенных реальных буржуазных отношений. Это сказывается и на манере характеристики. Если Дафнис и Хлоя — условные персонажи, то Том Джонс и София — это живые, резко очерченные индивиды.

У Бальзака ситуация несколько несходна по своему формальному концу с Фильдингом, но и на анализе его романа мы убедимся, что ситуации, схемы, выражаясь грубо, которые лежат в основе композиционного, стилевого, характеристического, портретного построения в античном — и буржуазном романе, при внешнем формальном сходстве, глубоко различны и не только по тому содержанию, которое в них вложено, но и по художественным средствам, в которых они воплощаются и которые на первый взгляд могут показаться чем-то несущественным и случайным.

Поэтому — спрашивается: имел ли право т. Лукач исходить при определении романа из романа буржуазного, или он должен был тянуть за собой античный, средневековый роман, уравнивать их в правах и потом путаться в разных пустых, никчемных абстракциях? Он имел это право.

Попутно коснемся следующего вопроса: т. Мирский и затем В. Ф. Переверзев ставили вопрос: если единство личности и общества есть условие героизма и эпоса, то почему же в буржуазном обществе в моменты революционного подъема, когда это единство временно осуществлялось, почему там не возник эпос? На этот вопрос совершенно простой ответ дает Маркс. От В. Ф. Переверзева можно требовать знания текстуально всем известных вещей Маркса.

Маркс говорит в "18 брюмера", что буржуазное общество по самой природе своей не способно ни к героизму, ни к самопожертвованию. Но в период революционного подъема передовые борцы буржуазного общества нуждаются в известном самообмане, во вдохновляющих иллюзиях, которые внушала бы им уверенность, что они борются не за "отцов семейства", не за расчетливых лавочников, а за благо и счастье всего человечества. Этот героизм-результат внутренней иллюзии, проистекающей из определенной исторической ситуации, был, следовательно, явлением искусственным для буржуазного общества в широком историческом смысле. Здесь оппоненты путают две вещи. Одно дело героизм, который может служить предметом эпического изображения а другое дело героизм, который может служить предметом лирического изображения, И это мы видим даже у древних греков. Там, где подчинение личности интересам целого, интересам рода, семьи было явлением закономерным, естественным, там была почва для эпического изображения героизма. А там, где героизм мог быть только исключением, следствием иллюзии и самообмана, там эта почва для эпического героизма исчезает. И вот почему буржуазная английская революция, буржуазная французская революция могли создавать произведения, полные революционного пафоса. — напомню Мильтона. Давида, пьесы Шенье, — но не могли создавать эпических поэм, требующих пластической героики, невозможной в буржуазном обществе.

Тов. Лукач, по мнению В. Ф. Переверзева, противоречит сам себе: с одной стороны, роман-чисто буржуазная форма, а, с другой стороны — роман развивается у нас, если единство личности и общества у пролетариата есть, если при социализме и при коммунизме оно становится общественным законом, то почему же Лукач говорит о социалистическом романе, а не о героической поэме.

У Маркса сказано совершенно точно, что эпос в своей классической форме уже не может быть создан, не может быть возрожден и что отчасти в этом и заключается его художественное обаяние: мужчина не может стать ребенком, но становясь смешным — говорит Маркс в известном месте из "Введения" к "Критике политической экономии", — но почему он не должен радоваться наивности ребенка, почему он не должен видеть в нем тот идеал, ту цельность отношения к миру, к которым он должен стремиться? А Переверзев проделывает школьные фокуснические штуки, — раз единство личности и общества существует при родовом и при коммунистическом строе, так это, значит, одинаковые фермы жизни, искусства, морали и т. д. Ясно, что речь задет о вещах формально сходных, но по существу совершенно различных. В. Ф. Переверзев, который клянется классовой борьбой, но не умеет видеть классовых различий в таких, казалось бы, абстрактных вещах, забывает, что единство личности и коллектива при коммунизме мы вовсе не мыслим по образцу греческого родового строя. Разве мы идем к единству, которое происходит от недостатка материального развития, которое связано с неразвитостью? Разумеется, мы идем к такому общественному строю, когда личность свободна, не связана никакими путами, ни родовыми, ни семейными, ни принудительно-общественными, к истинной свободе, вытекающей из уничтожения частной собственности, уничтожения классов.

Отсюда: может ли нас удовлетворить греческая эпическая манера изображения жизни, которая не показывает нам в достаточной мере развития индивидуальных характеров? Нет, конечно. Связанность и скованность индивидуальной жизни, которая кажется нам холодной в греческой пластике, которая кажется нам слишком спокойной, слишком отчужденной в греческом эпосе, и делает греческий эпос невозродимым органически. В то же время мы не отбрасываем вовсе роман, как художественную форму, а признаем его художественное положительное значение. В чем это значение, говоря кратко? В том, что роман впервые в истории литературы плотно и прочно завоевал право на изображение индивидуальности художественными средствами, — личности как личности. Сделал он это односторонне, противопоставляя интересы личности интересам коллектива, то известная часть истины в нем есть. Поэтому мы говорим, что то искусство, к которому мы стремимся, вовсе не должно быть повторением греческого эпоса и не должно быть повторением буржуазного романа. Новая социалистическая форма искусства соединяет в себе достижения античного искусства с эстетическими достижениями буржуазного общества.

Что касается нашего романа, то Переверзев попрежнему исходит из той точки зрения что если буржуазное общество падает, то с ним вместе должна падать и вся его культура и роман. Правильно, эта культура падает как таковая, но объективное содержание в этой культуре есть или нет, я вас спрашиваю? Очевидно, В. Ф. Переверзев представляет себе дело по своему старому шаблону: раз есть класс-нет объективного содержания, раз есть объективное содержание — нет класса. Если роман — буржуазная форма, он возникает и гибнет вместе с буржуазией; если роман имеет объективное содержание, значит, он во все времена существует. Это совершенная метафизика. Примитивный народный эпос в буржуазном обществе погиб. Буржуазный роман, как типичная буржуазная художественная форма, погибнет с буржуазным обществом. Но положительное содержание романа, на которое я указывал, останется в нашем искусстве. Но, разумеется, наш роман, роман, социалистического реализма в корне отличается от романа буржуазного. Это отличие идет прежде всего по линии его сближения с эпическими формами.