Кристофер Райт - ОКО ЗА ОКО Этика Ветхого Завета

В понятиях Ветхого Завета история имеет прошлое и будущее; и то, и другое важно для формирования этики.

Прославление Израилем своего прошлого легендарно. Оно было главной опорой их существования, потому что не только формировало их собственную идентичность и миссию, но также идентичность и миссию Господа, их Бога:

Имя, спасение и слава Господа были неразрывно связаны с чудесами его. Господа познавали благодаря тому, что он совершил, и Израиль знал — чтобы сохранить личность Господа, они должны пересказывать историю, как себе, так и другим народам. Потому что в пересказе истории было изображение Бога — ее главного действующего лица. Поэтому они рассказывали историю, чтобы защититься от идолопоклонничества (Втор. 4, 9 и дал.). Они рассказывали историю, чтобы объяснить и побудить к исполнению закона (Втор. 6, 20–25). Они рассказывали историю, как упрек самим себе (Пс. 1; 5; 105; Ам. 2, 9–16; Мих. 6, 1–8), или даже Господу (Пс. 43; 88). Они рассказывали историю, чтобы утешить и дать основание надежде (Иер. 32, 17–25).

Напоминание о прошлом, как мотивация к соблюдению закона, особенно сосредоточивалось на исходе как на великой модели искупительной любви и власти Господа. По существу, оно порождало этику благодарности, которая должна была воплощаться в актах похожей справедливости и сострадания в горизонтальных отношениях израильского сообщества (Исх. 22, 21; 23, 9). Благословения, пережитые в истории — это реалии, которые имеют авторитет. «Но снабди его от стад твоих, от гумна твоего и от точила твоего: дай ему, чем благословил тебя Господь, Бог твой: помни, что и ты был рабом в земле Египетской и избавил тебя Господь, Бог твой, потому я сегодня и заповедую тебе сие» (Втор. 15, 14–15).

Но история, которую рассказывал Израиль, с самого начала была ориентирована на будущее. Призвание Авраама включало обетование, что через его потомков Бог планировал благословить все народы земли. Это видение с разной степенью яркости сияло в различные периоды жизни Израиля. В некоторых текстах отражена мысль, что народы являются наблюдателями: они видят, что Бог сделал в Израиле и для Израиля, и как Израиль ответил на это — положительно или отрицательно (Втор. 4, 5–8; 29, 22–28; Иез. 36, 16–23; см. седьмую главу). В конечном итоге, Израиль существовал ради народов. Поэтому в истории Израиля есть телеологический акцент. Мы видим Бога с миссией и народ с предназначением быть светом народам, чтобы в конечном итоге всякая плоть увидела славу Господа (ср. Ис. 40, 5). Подобное пророческое видение реальности, даже если не осуществленное в истории, вне сомнения, рождало ряд этических откликов. Как будущее, залогом которого является верность Бога, оказывает влияние на образ жизни Израиля в настоящем? (Ис. 2, 1–5; особенно 5 ст.). Этот вопрос остается важным и для нас, потому что мы разделяем такое же видение будущего. Для очей веры это библейское будущее является реальностью, «осуществление ожидаемого», и поэтому также содержит формирующий этику авторитет для тех, кто живет в его свете.

Итак, реальность истории, которая представлена нам на страницах Ветхого Завета, имеет авторитет для этики благодарности по причине Божьих действий ради Израиля в прошлом и этики миссионерского намерения ввиду Божьих целей для человечества в будущем.

Ветхозаветные писания претендуют на статус откровения. Конечно, с этим можно и не согласиться. Можно сказать, как это делает Сирил Родд (и многие другие до него), что даже если есть Бог, то Ветхий Завет никак нельзя назвать откровением этого Бога. Или же можно вообще отвергнуть существование Бога, и тогда вопрос об откровении отпадает сам по себе. Тем не менее, для христиан авторитет Ветхого Завета, несомненно, связан с реальностью этого слова от Бога. Мы исповедуем, что в этих текстах реальный Бог реально говорил и продолжает говорить, а реальность личности Бога и слова Божьего составляет авторитет, дарующий свободу и устанавливающий границы, как это с поразительной простотой иллюстрирует первая история встречи Бога с человеком (Быт. 2–3).

Откровение находится в центре веры Израиля:

Тебе дано видеть это… чтобы ты знал…

О, человек! сказано тебе, что — добро.

Самая сердцевина веры, исповеданной Израилем, обращена к их ушам (резкая противоположность их глазам — «не видели вы никакого образа») как то, что следует слушать и на что обращать внимание: раскрытие реальности, одновременно пропозициональной и межличностной: «Слушай, Израиль, Господь Бог наш, есть Господь один; и люби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, всею душою твоею и всею крепостью твоею» (Втор. 6, 4–5; перевод автора).

Этот последний текст, хотя и не имеет параллелей, является одним из многих, которые, на мой взгляд, выбивают опору из–под странной идеи, что откровение в Библии личное, но не пропозициональное (подтекст таков, что пропозиции являются холодными и абстрактными, и в меньшей степени — личными или межличностными, что всегда казалось мне весьма нелогичным ввиду достаточно межличностного употребления слова «заявлять» [propose]). Сложно представить себе более пропозициональную форму высказывания, чем Втор. 6, 4, хотя контекст предлагает и других кандидатов (Втор. 4, 39, например, или Втор. 7, 9, или удостоверение личности Господа в Исх. 34, 6–7). Разве псалмы не изобилуют утверждениями откровения, вроде «Господня земля, и все, что наполняет ее» (Пс. 23, 1)? Да и книги пророков значительно оскудели бы, удали из них пропозициональные откровения реальности Господа. Нет, в Ветхом Завете мы слышим слово, которое провозглашает, утверждает, заявляет и постулирует в однозначных понятиях. Но как ясно дает понять плавный ход Втор. 6, 4–5, раскрытие реальности непосредственно обосновывает авторитет, в рамках которого могут процветать отношения и этика: «Господь есть… и люби…». Не существует дихотомии между заявлением и откликом. Это же справедливо в отношении частого повторения простого утверждения «Я Господь» в заповедях Лев. 17 — 26. Банальное наблюдение, что Божье откровение обычно является одновременно и изъявительным, и повелительным, не является менее истинным по причине своей банальности. Это не тот случай, где речь идет «скорее о раскрытой реальности, чем раскрытой моральности», но о раскрытой реальности, которая по своей природе содержит в себе раскрытую межличностную мораль.