Ицхак Маор - Сионистское движение в России

В том же духе Виктор Чернов высказался по этому вопросу и по прошествии пятнадцати лет, в своей вступительной речи на открытии первого и последнего пленарного заседания Всероссийского Учредительного Собрания. Провозгласив предоставление национальных прав всем населяющим Россию малым народам, Чернов сказал и о еврейском народе, назвав его «народом-пасынком», преследуемым больше всех других народов, народом, который по сей день служит козлом отпущения для всех эксплуататоров всего мира. На этот народ они пытались направить всю горечь и гнев трудящихся масс, чего бы не удалось проделать с любым другим народом, ибо у всех наций, без исключения, подавляющее большинство населения составляют трудящиеся массы. У еврейского народа, не имеющего собственной территории, будет полное право в пределах Российской республики, равно со всеми другими народами, развивать свои национальные органы самоуправления и выражать там волю трудящихся.

Эта часть речи Чернова приведена и в книге его мемуаров «Еврейские деятели в партии социалистов-революционеров», изданной (на идиш) в Нью-Йорке в 1948 году.

Там он, в частности, рассказывает, что Шломо 3. Ан-ский (еврейский писатель и фольклорист, активный деятель партии эсеров), избранный по эсеровскому списку, заготовил тогда специальную декларацию о правах евреев, чтобы провозгласить ее с трибуны Учредительного Собрания. Однако, услыхав слова Чернова, он отказался от своего намерения, заявив, что нет надобности для еще одной декларации, ибо Черновым все уже сказано, а свой проект еврейской декларации он просто спрячет в личный архив (В описываемое время эсер Ан-ский уже давно тяготел к сионизму и, по свидетельству профессора Бен-Циона Динура, был пылким сторонником идеи Жаботинского насчет создания еврейского легиона. Ан-ский покинул большевистскую Россию и переехал в Польшу; сначала жил в Вильно, потом в Варшаве. Умер в 1920 году. Виктору Чернову пришлось скрываться от преследований ЧК. Он бежал из России в 1922 году. Умер в Америке в 1952 году.).

Российские сионисты в своем большинстве поддерживали линию нейтралитета, принятую сионистским исполкомом с началом войны. Такое отношение было продиктовано прежде всего опасениями за судьбу еврейского ишува в Палестине, отданного под бесконтрольную власть жестокого турецкого режима, а также из желания по возможности сберечь целостность и единство сионистского движения, участники которого находились по разные стороны фронтов. Эта политическая линия отразилась и в речах вождей движения (Членова, Усышкина и других) на Седьмом сионистском съезде. Тем не менее они пристально следили за тем, как развиваются события в Лондоне в результате политических усилий Вейцмана и его сподвижников. Подъем сионистского движения в России как раз в момент победы революции должен был укрепить — и действительно в немалой степени укрепил — позиции Вейцмана и Соколова в их борьбе за признание английским правительством права еврейского народа на Палестину как на свой национальный очаг. Таким образом, есть серьезные основания считать, что то важное и решающее место, которое занимал сионизм в жизни русского еврейства, явилось существенным фактором в решении британского правительства, нашедшем выражение в Декларации Бальфура.

Вейцман вошел в контакт с Бальфуром еще в конце 1914 года и с тех пор поддерживал с ним связь по вопросу о будущей судьбе Эрец-Исраэль. В 1915 году Бальфур был главой адмиралтейства, а в 1916 году получил портфель министра иностранных дел в правительстве Ллойд-Джорджа. В конце июня 1917 года Вейцман, в сопровождении лорда Лайонела Уолтера Ротшильда, нанес визит Бальфуру и во время беседы высказался в том смысле, что пришло время обнародования официальной правительственной декларации о поддержке Великобританией требований сионистов относительно Палестины.

Бальфур предложил Вейцману представить ему проект соответствующей декларации для внесения в правительство. С учетом такого важного поворота событий была создана консультативная политическая комиссия при Вейцмане и Соколове. В комиссию вошли видные английские сионисты, а также российские, жившие в то время заграницей. Среди последних следует назвать Ахад-Гаама и Акиву Яакова Эттингера, занимавшего пост главного агронома Национального фонда и считавшегося одним из крупнейших специалистов по Эрец-Исраэль.

В начале июля 1917 года Вейцман пригласил в Лондон Членова участвовать в политических усилиях и представлять там российский сионизм. Для Членова это была вторая поездка в Европу на сионистскую работу. Невзирая на тяжелую болезнь и уговоры друзей не подвергать опасности свое и без того пошатнувшееся здоровье, Членов откликнулся на призыв Вейцмана, считая себя не вправе устраниться от переговоров, в которых решалась судьба сионизма и Эрец-Исраэль. Его присутствие в Лондоне было особенно важно, т. к. Сионистская организация России была самой крупной и являлась самой авторитетной не только в глазах сионистов Запада, но и в глазах политиков великих держав.

Переговоры в Лондоне близятся к успешному завершению, официальное заявление ожидается со дня на день, и недопустимо, чтобы российский сионизм не сказал своего слова в эти решающие минуты, — так отвечал Членов своим друзьям и товарищам. Когда его друг, член Центра, адвокат Яаков Клебанов заметил ему, что при таком состоянии здоровья поездка невозможна. Членов ответил со спокойной, слабой улыбкой: «Мне бояться нечего…

Я человек обреченный, и смерть уж совсем близко стоит за моей спиной. Я знаю, что жить мне осталось недолго, и Бог знает, как я доеду и доеду ли вообще. Неужели вы полагаете, что я могу теперь не поехать, когда меня требуют туда? Неужели я должен предпочесть смерти на сионистском посту смерть в санатории под Москвой?»

И рассказывая об этом ответе Членова, Клебанов добавляет: «Мы знали, что он страдает злокачественным заболеванием и, как врач, прекрасно понимает свое положение. Я, однако, не ожидал услыхать столь суровый приговор самому себе, не представлял, что спокойно и с жестокой уверенностью будут произнесены такие слова, слова полного отказа от личной жизни во имя идеи.

Смущенный и потрясенный, я пытался извлечь из себя какое-то невнятное ободрение, даже шутливым словцом хотел как-то смягчить всю беспощадность его обращения с собой; но когда я взглянул на Членова, на черты его лица, внезапно похудевшего и заострившегося, на взгляд его глаз, обращенных вовнутрь, в себя, — язык мой онемел, и я протянул ему руку в прощальном привете» (Яаков Клебанов, «Последняя встреча». В «Книге памяти Членова»).