Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Известия»

— Неправда, символ Родины есть. Это Орел, такой город, называемый двуглавым в честь своего многоумного губернатора Строева.

— Интересно, — сказал капитан. — Может, это особый вид сейфа? Некоторая часть политиков призывает население хранить сбережения в рублях…

— Вы всерьез полагаете, будто символ сейфа способен поднять престиж государства? — брезгливо спросил историк. — Может быть, рубль — это милосердие, своеобразный эквивалент сердечного тепла? Недавно очередная премия «Золотое сердце» была присуждена кому-то из миллиардеров, пожертвовавшему три рубля на борьбу с беспризорностью. Вероятно, это очень серьезное душевное движение, нечто вроде катарсиса, если за три рубля можно так прославиться…

— Они утверждают, что рубль остался неизменным с царских времен, что он был всегда и сохранился во всех бурях истории, — добавил лингвист. — Может, это патриотизм? Отвага? Талант?

— Пьянство, разгильдяйство, — проворчал старший механик, известный русофоб. — Равнодушие к интересам личности…

— И вы полагаете, что символ такого равнодушия способствует авторитету государства? — поинтересовался врач.

— А как же! Это государство тем сильней, чем оно равнодушней к личности. По всей видимости, рубль — это некая черта российской власти, ее непременный атрибут. Что-то вроде безразличия к судьбе подданных.

— Да, в последнее время это действительно возросло, — заметил историк.

— Кроме того, это бывает твердым и мягким, — сообразил капитан. — Твердым при Сталине, мягким при Ельцине, жидким сейчас…

— Стоп, стоп! — прервала его робкая стажерка-страноведка. — У меня есть предположение, товарищи! А что, если это просто валюта?

— Не оригинальничайте, милочка, — снисходительно бросил капитан. — Валюта — это доллар, евро, иена… Фунт стерлингов в крайнем случае… Значит, так и запишите, — продиктовал он составителю словаря. — Рубль — характерная черта российской власти, состоящая в безразличии к подданным и умении оказывать на них разнообразное давление. В настоящее время российский парламент ищет символ этой черты, надеясь укрепить таким образом авторитет государства.

— Может, объяснить им, что авторитет зависит не от этого? — предположил историк.

— Вмешиваться нельзя, — вздохнул капитан. — Да и языка мы толком не знаем. Черт ногу сломит с этим языком — говорят одно, пишут другое, подразумевают третье, а вычитывают четвертое.

29 мая 2006 года

В Москве идет война. Ее передний край — Южное Бутово, улица Богучарская. Некорректно, наверное, сравнивать дом 19 по этой улице с домом Павлова в Сталинграде, но жилые дома в России нечасто берут штурмом. Дом Юлии Прокофьевой тоже войдет в историю, уверяю вас. Сама владелица — с сердечным приступом. Так что свои раненые уже есть. Сообщается, что в процессе штурма дома ОМОН наломал-таки дров — некоторым выкрутил руки, на других порвал одежду. К вечеру 19 июня все вроде как замирилось, к утру 20-го обострилось опять, жители Южного Бутова возвели на улице палаточный городок и баррикады. А вы как думали? Некоторым казалось, что если нет гражданского общества — так оно даже и спокойнее. Оказалось, только хуже. От смутного ропота, минуя стадию газетного скандала и парламентского расследования, горожане переходят непосредственно к уличным боям. И как обернется дело до среды, когда вы все это читаете, — неизвестно.

Политической жизни сегодня нет. Свое отношение к людям власть демонстрирует не правительственными назначениями и не идеологическими запретами (иметь убеждения теперь не принято): все перешло на бытовой уровень. Не обязательно же сажать в ГУЛАГ за распространение книги о нем. Можно просто и ненавязчиво давать понять, где твое место. Политическая борьба переместилась на улицы — на митинги дольщиков и невольных переселенцев. Ибо жилье — последняя независимость, которую можно отнять.

Вся история, многократно освещенная «Времечком» и некоторой частью прессы, сводится к тому, что жителям Южного Бутова — владельцам жилых домов и шестнадцатисоточных участков — предлагают взамен неравноценные квартиры. Как в случае Прокофьевой, у которой взрослый сын. Подмосковная, а паче московская земля нынче на вес золота, кто ж будет слушать протестантов, не желающих покидать родные дома? Разбираться в ситуации явилась Общественная палата. Оперативность похвальная — но ведь Общественной палате это, пожалуй, даже и нужнее, чем жильцам. Это ее первый шанс объяснить, зачем она нужна вообще. Ну, она и приехала: Николай Сванидзе, Анатолий Кучерена… Роль их ограничилась тем, что Сванидзе сообщал о происходящем «Эху Москвы», а Кучерена назвал происходящее прискорбным. С этим трудно не согласиться. Он также упомянул, что выселять мать со взрослым сыном в однокомнатную квартиру нехорошо, надо было вдумчивее подойти к этому вопросу. Он довел до сведения собравшихся, что Прокофьевы до сих пор не получили ордера на новую квартиру в доме по Кадырова, 8.

Московские власти и так пошли на беспрецедентные льготы — выписали выселяемым компенсацию по 7–9 тысяч долларов за сотку. Поскольку средний южнобутовский участок — 16 соток, то и жильцы получат (правда, далеко не сразу, со многими процедурами и проволочками) по 112–144 тысячи долларов. Это цена однокомнатной квартиры: в сегодняшней Москве квартирный бум, недвижимость остается главным вложением и дорожает быстрее нефти. То есть житель квартиры в Южном Бутове, лишившись своей земли и родного трех-четырехкомнатного дома, где он прожил несколько десятилетий, взамен получает однокомнатную квартиру по улице Кадырова и возможность прикупить к ней вторую комнату, если мало одной.

Я не говорю о том, что компенсация явно занижена — ни для кого не секрет, что в Южном Бутове скоро появится новый жилой квартал, да еще и элитный, скорее всего, и стоимость земли немедленно вырастет в разы. Можно было, в конце концов, как-то договориться. Особенно если учесть, что Прокофьева — сердечница. Выселить из частных домов собираются около 80 семей, добровольно переезжать согласились 18 — процент не ахти какой. Но убеждать людей, договариваться с ними, искать компромиссы власть как не умела, так и не умеет. Одновременно те же самые силовики (в Бутове — ОМОН, в центре — милиция) не допустили так называемых дольщиков митинговать на Горбатом мосту. Хотя одно появление одного правительственного чиновника на одном дольщицком митинге в центре города решило бы проблему — люди наши очень легко успокаиваются, когда с ними поговорят. К сожалению. С ними так редко говорят по-человечески, что это у них вызывает шок и ввергает в прострацию. И они расходятся по домам, если есть куда разойтись.