Леонид Успенский - Икона и искусство

В области искусства основной темой Шестого Собора является символ агнца. Ветхозаветный непорочный агнец не только предображал собою Христа, но был самым главным его прообразом, выражал основную Его функцию (пасхального агнца — искупительной жертвы). 82-е правило Собора гласит: "Повелеваем отныне на иконах, вместо ветхого агнца, представлять по человеческому виду Агнца, вземлющего грехи мира, Христа Бога нашего, дабы через уничижение усмотреть высоту Бога Слова и приводиться к воспоминанию жития Его во плоти, Его страдания и спасительной смерти". Итак, надлежало не только сказатьИстину, но и показатьее (Аз есмь… Истина… Ин. 14, 6). Поскольку Слово стало плотию и жило среди нас, образ должен показывать не символически, а непосредственно то, что явилось на земле во времени, то, что стало доступно зрению, описанию, изображению.

Но Собор не ограничивается упразднением только главного символа. "Принимая древние образы и сени как знамения и предображения, мы предпочитаем благодать и истину, приемля оную как исполнение закона". Собор предписывает заменять вообще символы Ветхого Завета и первых веков христианства прямым изображением того, что эти символы предображали, предписывает раскрывать их смысл. Иконографическая символика не исключается совершенно, но переходит на второй план; символическим должен быть сам художественный язык иконы. Здесь конкретизируется та задача, которую ставило перед собой искусство Церкви с первых веков христианства. А именно: иконность не ограничивается только сюжетом, тем, кто или что изображается, ибо один и тот же сюжет можно изобразить разными способами; иконность заключается преимущественно в том, как сюжет изображается, то есть в тех средствах, которыми в исторической реальности изображаемого передается реальность духовная, эсхатологическая. Требуя усмотреть в образе "высоту Бога Слова", 82-е правило дает теоретическое основание тому, что называется иконописным каноном.

Если "иудейская незрелость" выражалась в приверженности к библейским символам, заменявшим человеческий образ, то "незрелость языческая" сказывалась в существовании пережитков того искусства, с которым Церковь вела борьбу с первых веков и которые могли проникать в искусство церковное. Так, 100-е правило Собора гласит: "Очи твои право да зрят, и всяким хранением блюди твое сердце (Притч. 4, 25, 23), заповедывает премудрость: ибо телесные чувства удобно вносят свои впечатления в душу. Посему изображения, на доске или на ином чем представляемые, обаяющие зрение, растлевающие ум и производящие воспламенение нечистых удовольствий, не позволяем отныне каким бы то ни было способом начертавати. Аще же кто сие творити дерзнет, да будет отлучен".

Иконоборчество VIII–IX веков, включающее два периода (с 730 по 787 и с 813 по 843 годы), затормозило более чем на столетие жизнь церковного искусства [6] Grabar A. L'iconoclasme byzantin. Paris, 1953. . Иконоборчество не было искусствоборчеством — оно не отказывалось от искусства как такового. Наоборот, иконоборцы всячески его поощряли. Преследовался только образ культовый, то есть изображения Христа, Богоматери и святых. В период иконоборчества было уничтожено все, что могло быть уничтожено. И дело шло не только о частном случае борьбы с иконой, но об истинном исповедании Боговоплощения. "Это был именно догматический спор, и в нем вскрылись богословские глубины". Как в свое время показал Г. Флоровский, ересь иконоборчества коренится в неизжитом эллинистическом спиритуализме, представленном Оригеном и неоплатониками. Оно есть возврат к дохристианскому эллинизму, точнее — к античному разрыву между духом и материей [7] Florovsky G. Origen, Eusebius and the iconoclastic controversy // Church History. XIX. № 2, June. 1950. . В такой системе образ представляется как препятствие к молитве и духовной жизни потому, что он не только сам сделан из "грубой материи", но и представляет человеческое тело, то есть материю, вещество. Другими словами, иконоборчество несло в себе отрыв от евангельского реализма, развоплощение христианства. Первый период иконоборчества закончился Седьмым Вселенским Собором, запечатлевшим в догмате иконопочитания веру Церкви. Собор этот завершает предыдущую эпоху Вселенских Соборов, основной темой которой было учение о Святой Троице и Боговоплощении. Но с другой стороны, Седьмой Собор обращен к будущему: конфликт побудит Церковь установить и более глубоко разработать христологическую основу образа, его богословское обоснование, что и привело к уточнению и очищению художественного языка церковного искусства. Именно в борьбе с иконоборчеством Церковь нашла, как и в преодолении других ересей, адекватные формы выражений для евангельского богословия в образе.

Прежде всего, орос Седьмого Собора утверждает соответствие иконы евангельской проповеди, "потому что такие вещи, которые взаимно друг друга объясняют, без сомнения доказывают друг друга". Это одно и то же свидетельство, выраженное в двух формах: словесной и образной, передающих одно и то же откровение в свете одного и того же Священного Предания Церкви. Поскольку в воплощении Слово и Образ Отчий явлены миру в единой Божественной Личности Иисуса Христа, слово Евангелия и икона составляют единое словесно-образное выражение евангельского откровения [8] Lossky V. La theologie de 1'image // Messager de 1'Exarchat du Patriarche russe en Europe occidentale. № 30/31. Paris, 1959. . Иначе говоря, икона содержит и проповедует ту же истину, что и Евангелие, и является, как и Евангелие и святой крест, одним из видов Божественного Откровения, формой, в которой совершается сочетание действия Божественного и действия человеческого. Поэтому Собор и определяет почитать икону наравне с крестом и Евангелием.

Орос Собора гласит: "Честь, воздаваемая образу, относится к его первообразу, и почитающий икону почитает ипостась изображенного на ней". В иконе Христа описуется Божественная Личность по воспринятому от Матери человеческому естеству. Это понятие Личности — носительницы Божественной и человеческой природы, является ключевым как для халкидонского догмата, так и тем самым для иконного богословия (на халкидонский догмат и ссылается орос Седьмого Собора). Поэтому подлинность передачи в образе личности, будь то Богочеловека или личности человеческой, приобретает решающее значение: ею определяется православное содержание образа. Конкретная личность, Божественная или человеческая, не может здесь, в своей подлинности, быть заменена ни живой натурой, ни какой-либо человеческой идеей, хотя бы даже самой возвышенной. Отсюда твердая устойчивость православной иконографии святых. Только через общение с личностью возможно приобщение к тому, что эта личность в себе несет, и только экзистенциальное общение дает познание как общность жизни. Догматом иконопочитания раскрывается то, на чем зиждется икона, ее обособленность. Это догмат именно иконопочитания, а не искусство почитания. Почитание воздается не образу вообще, а именно образу личности, осуществившей в себе слово Христа: Се царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17, 21). Иначе говоря, икона есть Евангелие, выраженное в художественной форме, осуществление человеком евангельского задания, его причастие Божественной жизни во всей полноте его природы, то есть осуществление святоотеческой формулы: "Бог стал Человеком, чтобы человек стал богом". Поэтому в православном церковном искусстве главная тема — человек. Ни одно искусство не уделяет ему столько внимания, ни одно не ставит его на такую высоту, на какую ставит его икона. Все изображенное на ней соотносится с человеком. В иерархии бытия он занимает главенствующее положение. Он — центр мироздания, и окружающий его мир передается в том состоянии, которое сообщается ему святостью человека. Икона есть видимое предвосхищение эсхатологического Царства Христова, явление в человечестве славы Христа: И Аз славу, юже дал еси Мне, дах им (Ин. 17, 22). Догматические споры прошлого, христологические и тринитарные, все предполагают вопрос соотношения Божества и человечества, то есть касаются христианской антропологии. Поэтому и в победе над иконоборчеством соборное сознание Церкви утвердило икону как Торжество Православия, как свидетельство Церкви об откровенной истине, потому что христианская антропология нашла наиболее яркое и непосредственное выражение именно в православной иконе. Ведь именно в ней, являющей "истину и последствия Боговоплощения", наиболее полно и глубоко выражается христианское учение о соотношении Бога и человека, человека и мира. И Торжество Православия, которое завершает второй период иконоборчества, праздник победы иконы, есть и окончательное торжество догмата Боговоплощения.