Виталий Ларичев - Мудрость змеи: Первобытный человек, Луна и Солнце

И вот тут Буше де Перт задал сам себе еще один вопрос, из тех, которые слышал не раз от скептиков-оппонентов: «"Человек Природы", как и человек цивилизованный, не делает ничего ради ничего. И если эти изображения сделаны человеком, зачем он их произвел в таком большом количестве? Недостаточно заявить, что их сделал человек, надо еще объяснить, с какой целью он их сделал».

Экое, однако, нахальство — так ведь это почти слово в слово то, что в свое время выспрашивал у гостя из Аббевиля он сам, Эли де Бомон! Так каков же ответ? — полюбопытствовал заинтригованный академик. А вот каков: «Что касается числа [каменных изваяний], которое, кажется, вызывает такое недоумение, то разве их больше, чем наших медалей или мадонн? Или разве их больше, чем статуэток, гравированных камней, символов, амулетов, которые находят тысячами в местах обитания язычников? А ведь эти народы и их культ, эти греки и римляне существовали не двадцать веков. Иначе обстоит дело с кельтами: кто может сказать о количестве их поколений и о том, сколько тысячелетий прошло без изменений в их обычаях и вере? А если мы добавим к этим религиозным творениям все заготовки, наброски, попытки, связанные с необходимостью, затем индустрией, затем искусством (ремеслами и индустрией, которые за неимением металлов и науки были связаны с камнем), то что же странного в том, что мы все еще находим в большом количестве наметки на этих первых идолов? Было бы просто удивительно, если бы их не находили».

С нарастающим раздражением Эли де Бомон заметил, что традиции такого емкого по содержательности «языка знаков», «фигурных камней» или каменных скульптур Буше де Перт прослеживал в значительно более поздних культурах. Этот своеобразный «язык знаков», утверждал самозванный археолог, развивался «по мере развития людей и событий», пока в эпоху друидов времен великого Цезаря не появились гранитные колоссы peulvans — менгиры и кромлехи Британии. Культ камня кельтов питали, очевидно, те же, в общем, идеи, что скрывали за скульптурными образами животных и человека люди «допотопной эпохи». Монументальные «стоячие камни» жрецов друидов были их священными «алтарями и богами», далекими, гигантскими по величине потомками «странных и загадочных фигурных камней» каменного века, этих своеобразных «дольменов в миниатюре». Служители древних богов, «объединяя усилия масс людей», размещали эти многотонные каменные истуканы не как придется. Буше де Перт усматривал в их рассредоточении на землях древней Галлии «символическое размещение» и воспринимал совмещение менгиров и кромлехов с пространствами равнин и долин как «запись гигантскими буквами истории происшедших событий. От этих великих рассказов сохранилось лишь несколько страниц. Эти отдельные дольмены, разбросанные группы камней, дают нам только неуловимые нити: ткань разорвана, смысл урезан. Останутся ли они навсегда такими, а проблема навсегда неразрешимой?»

Поставив очередной вопрос, Буше де Перт вновь призвал к сотрудничеству всех любителей древностей: «Мы передаем эту задачу для изучения всем. В нашем стремлении к познанию мы отнюдь не хотим, чтобы непременно возобладало наше мнение. Мы лишь надеемся узнать истину».

Можно понять меру ярости Эли де Бомона, когда он, придирчиво просматривая второй том «Кельтских и допотопных древностей» и гадая, каким еще «открытием» ошарашит мир археологов возмутитель спокойствия из Аббевиля, вдруг натолкнулся на страницах 296–298 на утверждение, что «Человек Природы» умел, видите ли, считать и обладал «инструментами для измерений»! Как следовало понимать, дикарь доадамовых времен познал азы не только арифметики, но и геометрии?! Числа, которые приводились в сочинении, в связи с количеством каких-то невразумительных царапин на поверхностях древних костей, могли навести математика на мысль, что первобытный варвар познал десятичную систему счета! И это тогда, когда на месте Парижа бродили волосатые мамонты и свирепые носороги?!

Задохнувшемуся от негодования академику вдруг почудилось, что Буше де Перт написал эти страницы как будто в насмешку ему, математику Академии. Только так он мог понять рассуждения дилетанта по поводу насечек на невесть когда и кем обглоданных костях, заваленных века и тысячелетия назад многометровыми речными толщами. Додумавшись сосчитать эти, с позволения сказать, «знаки» (надо же было прийти в голову такой идее!), Буше де Перт с бесстрастностью средневекового летописца повествовал, как ему еще в 1837–1838 годах удалось найти в торфяниках под Аббевилем «множество обработанных костей странной формы и непонятного назначения». И вот теперь очередная новость — в апреле 1856 года землекоп принес ему несколько образцов костей с признаками обработки, которые он нашел в траншее на берегу Соммы около снесенного половодьем моста Руж.

Кости со «счетными знаками», на которые Буше Де Перт первым обратил особое внимание.

В течение всего апреля, а также части мая Буше де Перт вел здесь раскопки. Они оказались успешными. Наибольшее волнение ему доставили обломки трубчатых костей млекопитающих, на каждой из которых он заметил попеременно проведенные на расстоянии 3–8 мм линии длиной 7 — 15 мм, а число их на одной кости достигало 20–50 (в зависимости от размера). Впрочем, на нескольких костях разной длины количество насечек оказалось одинаковым — 25. И еще одно обстоятельство бросилось ему в глаза: «Почти на всех костях более длинные линии чередовались с более короткими». Тут уж ему не составило труда понять, что они сделаны не случайно. Примечательной показались ему двадцатипятисантиметровая кость, на двух третях длины которой были нанесены 25 линий. Третья часть кости, как показал тщательный осмотр ее поверхности, «подверглась скоблению, с тем чтобы стереть имевшиеся там линии». Вообще, «все эти кости, большая часть которых была обработана под прямым углом, оказались старательно подготовленными для нанесения этой серии знаков, имевших свой смысл!»

Озадачила Буше де Перта кость со сквозным отверстием и линиями, которые располагались на одной грани — на расстоянии 2 см друг от друга. «В просветах между всеми находился знак X и он, возможно, также имел свой смысл». На «простые украшения», по мнению Буше де Перта, все это никак не походило.

Усердной обработке подверглась также челюсть оленя. Ее оббили с двух сторон, а затем скоблили, сведя ширину до 6 см и придав изделию форму дуги. На одном конце этого загадочного предмета и на его плоской части были глубоко выгравированы шесть прямых линий, располагающихся друг от друга на расстоянии 3–4 мм. На ребре челюсти размещались еще три линии с таким же просветом, соединяющиеся с тремя линиями на боковой грани. Буше де Перт признался: «Я не могу объяснить назначение этого странного предмета, подобного которому никогда не встречал. Может быть, он служил орудием охоты на небольших животных? Но тогда зачем эти линии?»