Шалва Амонашвили - Созидая человека

Эта сухая дидактика служила и нам, воспитателям Пааты.

Прирожденная способность к речи, по моему убеждению (меня подбадривают и исследования специалистов), дает возможность ребенку одновременно усвоить несколько языков. Мое убеждение не исключало и некоторой тревоги: ведь царит пока еще в педагогике классическое предостережение, что учить ребенка сразу двум языкам — это то же самое, что учить его ездить на лошади до того, как он научится ходить.

И все же мы решились. Мама и папа говорили с тобой только на грузинском языке, а бабушка — только на русском. Мы твердо придерживались своего решения, и когда ты начал говорить, мы обнаружили, что у тебя для мамы и папы возник один язык, а для бабушки — другой. Ты переключался с одного языка на другой в зависимости от того, с кем ты имел дело.

Знал ли ты тогда, что говоришь на двух языках? Конечно, нет. Ты только общался на этих языках, не имея никакого понятия о своем билингвизме.

Шли годы, и мои опасения рассеялись полностью. Ты мыслишь нормально, увлеченно читаешь грузинскую и русскую литературу и поэзию, пишешь рассказы на этих языках. В твоей речи я нахожу реальное подтверждение идеи Л. С. Выготского (чьи труды служили мне важнейшей психологической опорой в твоем воспитании) о том, что человек лучше постигает родной язык, если он владеет другими языками.

Ты заговорил на двух языках сразу. Нас радовало каждое твое новое речевое изобретение. Мы всегда старались давать тебе ясные, правильные ответы на твои „что это такое?“ и „почему?“. И ещё. Мы старались приучать тебя к вежливым формам обращения: учили говорить „здравствуйте“, „доброе утро“-, „спокойной ночи“, „пожалуйста“, „если можно“, „спасибо“, „извините“, „с радостью“.

Учили всему этому в процессе общения, а не только одними требованиями и наставлениями. Ты с детства привыкал к нашей' вежливости по отношению к тебе:

„Если можно, принеси, пожалуйста, стул!“, „Можно попросить тебя пересесть на диван?“, „Извини, пожалуйста, это случайно!“, „Спасибо, дорогой, какой ты добрый!“. Поощряли быть ласковым, добрым по отношению к людям, окружающим тебя.

И все-таки в твоих выражениях проскальзывала грубость, которую, видимо, ты усваивал вне дома. Но каждый раз, когда ты грубил, обижал окружающих, мы прибегали к приемам народной педагогики — заставляли тебя „прополоскать рот“, лишали на время удовольствий общения. А как же иначе?

Недавно в одной семье я наблюдал, как двухлетний ребенок ругался, употребляя непечатные выражения, а взрослые, даже мама, в адрес которой и были направлены эти слова, безудержно смеялись. Я был возмущен. А родители меня успокаивали: „Он же не понимает, что говорит!“

Разве это оправдание? Пусть не понимает, но ведь его натура склоняется к грубости!

Какое мы, взрослые, имеем право, как мы смеем засорять речь ребенка, заставлять его природную способность к речи расходовать на тренировку в произнесении грубостей и пошлостей? Тот, кто этим занимается, должен знать: он искажает не только и, может быть, не столько речь ребенка, сколько его судьбу, так как с детства лишает его красоты и радости общения.

Я не знаю, есть ли в педагогике термин „речевое воспитание“. Думаю, он мог бы носить глубокий смысл. Я лично вкладываю в него не узкометодическую, а общечеловеческую идею: воспитание в ребенке умения и потребности доставлять людям радость с помощью речи, сопереживать, сочувствовать им в беде, облегчать страдания, сеять правду м доброту. Речевое воспитание — это воспитание любви к человеку, глубокого уважения к нему. Слово может исцелить человека. Слово может убить человека.

Тебе было три годика, когда в семье поселилась новая радость: у тебя появилась сестренка, назвали ее Ниной. Возникли новые заботы.

„Пойдем, принесем молока для Нинульки!“ И мы шли покупать молоко. Ты нес маленькую корзиночку с бутылками. Мы по дороге говорили, какая у нас хорошая сестренка, какая она забавная и смешная, как за ней надо ухаживать.

„Пора варить кашу для Нинульки. Помоги мне. Достань, пожалуйста, кастрюлю!“ Бабушка приготовила манную кашу, а ты важно несешь тарелку с кашей сестренке.

„Давай поведем Нинульку на прогулку!“ На улице ты не хотел подпускать меня к коляске, вез ее осторожно, без шалостей.

„Не шуми, пожалуйста, она только что заснула!“ И мы показывали тебе, как на цыпочках надо выходить из комнаты, где растет во сне твоя сестренка. „Поиграй с Нинулькой, пока я занята!“ На тахте ты начинал забавлять ее, смеша разными манипуляциями. Сестренка пищала и прыгала от восторга.

„Присмотри, пожалуйста, за ней, пока дома никого нет!“ Ты оставался один с сестренкой на десять-пятнадцать минут, может, и дольше, а затем докладывал обо всех ее малейших проказах.

„Приведи, пожалуйста, Нинульку из детского сада!“ Ты тогда „был уже в первом классе, детский сад находился рядом, и ты с радостью ходил туда за сестренкой. Ты гордился этим поручением.

Но я рассказываю не о том, как воспитывали девочку, а о том, как воспитывали в тебе заботливого, чуткого мальчика.

Мы с тобой готовили сюрпризы маме, бабушке, сестренке ко дню их рождения; порой, оставшись одни, убирали квартиру; мыли посуду, готовили обед, чтобы порадовать маму.

На тебя возлагали заботу о комнатных цветах. Мы радовались каждому новому лепестку и бутону. „Это плоды твоих забот!“ — говорила бабушка. Во дворе мы посадили дерево, и ты поливал его.

Упрочить доброту, чуткость, отзывчивость в ребенке, породить в нем чувство сопереживания — дело не из легких. Среди других способов, которые мы применяли „с этой целью, был и такой, довольно распространенный. Мы им пользовались примерно в следующих формах. — Мама, ты не замечаешь, какой Паата становится добрый?“

— Да, я сама хотела сказать, вчера он так помог мне… Мама и бабушка говорят в другой комнате, тебя только что уложили, и ты должен уснуть, но суть разговора задевает тебя…

— А вы знаете, как вчера мой внук меня порадовал! — Бабушка разговаривает в парке с женщиной, сидевшей рядом с ней на скамейке. Они познакомились здесь. Ты играешь тут же и готов повторить те же доблестные поступки, которыми так она гордится.

Было ясно, как поощряли тебя такие „случайные“ разговоры, без твоего участия, за „твоей спиной“ — о твоих хороших делах и поступках, о твоей чуткости и отзывчивости.

Но может, в этом была доля тщеславия, может, ты немного играл в отзывчивость, доброту, хорошие поступки? Что же, неплохо, если даже в игре (пока в игре!) ты усваиваешь какие-то нормы“ морали. В игре, как теперь склонны говорить, моделируется будущая социальная жизнь ребенка.

И все же мы с нетерпением ждали такого проявления твоей чуткости и сопереживания, которых нельзя было приписать игре. Чувство сопереживания — это частица твоего сердца, твоей души, твоей жизни, которую ты преподносишь человеку в дар.