Генри Франкфорт - В преддверии философии. Духовные искания древнего человека

« Рука (d:-t, позднейшее dr-t) Бога», «Око Бога» и боги, соотносимые с разными частями тела, в мифологии египетской (в частности, в «Книге мертвых», в этой связи анализируемой Уилсоном в главе 2-й настоящего издания). Не подлежит сомнению, что такое раздробление «гротескного тела» (термин М. М. Бахтина) на отдельные части, каждая из которых становится самостоятельным предметом мифологического и обрядового почитания, — черта древняя. Но сейчас представляется возможным наметить приблизительный «возраст» подобных представлений. Они связаны с общей тенденцией, проявляющейся в египетской мифологии и искусстве, к выделению отдельных деталей, как бы понимаемых крупным планом (вне зависимости от общей перспективы), к дроблению единой картины на составные элементы, которые потом (иногда отдаленно напоминая этим искусство XX в., например сюрреалистическое) могут быть сцеплены друг с другом самым неожиданным для нас образом, как в мемфисском трактате: «сердце и язык получили власть над (всеми) членами, ибо они познали, что он (Птах) в каждом теле, в каждом рту всех богов… Его Девятка богов пред ним в виде зубов и губ» 5 .

В египетской традиции бог Тот (точнее, Тховт) — «язык» (ssr, древнее ss:-w) другого бога (в частности, Птаха), его «вестник-глашатай» (недаром говорилось потом, что Тховт в Египте то же, что Гермес у греков: θωυθ Αιγνπτοι Ερμην δε Εληνες). Само ими Тховта (d-hw-tj), возможно, образовано посредством префикса d- от того же корня 6 , который представлен в имени Ху — бога божественного Слова, вместе с Сиа — богиней познания соотносившегося с Рэ так же, как Тховт вместе с Сердцем-мыслью соотносился с Птаосом. Но Тховт — и бог, благодаря которому написанное может быть произнесено, создатель всего множества языков, которые различаются физиологически — поворачиванием языка во рту 7 . Здесь действительно проявляется то понимание термина в конкретном физиологическом смысле, о котором писал Уилсон. Но это не столько архаика, сколько предвосхищение научных способов мыслить: ведь предположение о роли языка для различий в произношении нас должно удивить не больше, чем мнение египетских врачевателей, согласно которому человек, тяжело раненный в голову, не может говорить, но «часто проводит своей рукой по лицу и трет себе глаза тыльной стороной руки» и «обычно это делает — как малое дитя», «не создавая сам того, что делает» 8 . Современный исследователь мог бы позавидовать точности такого описания.

Мы подошли к вопросу, имеющему основное значение для оценки всей книги: в какой мере описываемые ее авторами особенности древнеегипетской и древнемесопотамской мысли всегда (как они полагали) являются пережиточными (находятся до науки, до философии), в какой — созвучны современной науке и философии, а иногда, быть может, и опережают их? Рассмотрим одну из важнейших проблем древневосточного миросозерцания, о которой авторы говорят и в первой, и в последующих главах: какова роль имен и наименований в картине вселенной. В Египте имени (бога, фараона, любого явления) приписывалась особая ценность, часто магическая, что при диалогической установке на собеседника (правильно выделяемой в первой главе настоящей книги) особенно наглядно проявлялось в формуле « в имени твоем» (m rn·k) 9 , от которой зависела судьба того, к кому обращаются, ср. также в древнеегипетских Текстах Пирамид (622d, 625cd, 672с, 1812с):

Сходным образом и в культуре шумерской (как и в наследовавшей ей вавилонской, и ассирийской и других древневосточных, испытавших их влияние) наименование, по сути, было равнозначно сотворению — созиданию 10 , ср. начало шумерского мифа о сотворении мира:

Вавилонское развитие тех же представлений можно видеть и поэме о сотворении мира, где в первых строках говорится о том, что небо наверху еще не было названо, а суша еще была безымянной, а в последних частях перечисляется 50 имен главного бога Мардука, что верно оценено в настоящей книге Т. Якобсеном. В шумерском мифе о том, как Энки дарит подробно перечисляемые по их названиям блага цивилизаций Инанне 11 , он начинает свою речь словами: mu-a-ma mu-a-ma «именем моей власти, именем моей власти»…

Несомненно, что египетские и древнемесопотамские представления о магии слова восходят к достаточно глубокой древности. Но сейчас уже стало бесспорные, что именно это напряженное внимание к обозначению посредством имен, характерное (как давно предположил И. М Тронамий 12 ) и для ранней греческой традиции, нашло отзвук в позднейших философских опорах об именах вещей и их роли, которые созвучны новейшей науке. Но и для развития самой шумерской и вавилонской мысли (и для всех окрестных областей, испытавших ее влияние) понимание значимости имени-обозначения было чрезвычайно существенным. Именно оно и вело к фиксации всех возможных обозначений в длинных словарных (по сути дела, уже энциклопедических) тематических списках специальных терминов (географических, зоологических, ботанических и т. п.). До недавнего времени были известны такие списки как основной материал для преподавания в шумерских центрах обучения (e-dub-(b)a — букв. «дом письменности») конца III тысячелетия до н. э., но недавние сенсационные открытия в крупнейшем клинописном архиве Эблы (Северная Сирия) середины III тысячелетия до н. э. позволили установить древность таких шумерских списков, по своему замыслу всеобъемлющих. Списки предполагали полный охват всего словаря и его тематических групп в сочетании с рассмотрением каждой единицы как отдельной и автономной 13 . По сути дела, в этой шумерской традиции коренится уже та форма ориентированных на ключевые слова энциклопедий, справочников, указателей и словарей, которые столько значат для современной формы хранения и передачи научного знания (не исключая и ЭВМ, где потек обычно тоже ориентировав на слово, в особенности в связи с достигнутым расширением возможности общаться с машиной на обычном естественном языке). Вместе с тем в шумерский, эблаитских, вавилонских (а позднее ассирийских, угаритских и других древнеближневосточных, как еще позднее — древнекитайских) словарных списках можно найти зародыши и научного подхода не только к описываемым фактам, но и к самому языку, на котором они описываются 14 . Таким образом, сейчас в древнемесопотамских (и близких к ним египетских) представлениях о роли имени и именования можно видеть реальное предвестие науки… Более того, современная этнография пришла к выводу, что «мысль дикаря», во всяком случае после начала неолитической революции (если не раньше), устремлена в выработку весьма детальных классификаций имен и названий 15 , в этом смысле вполне можно говорить о продолжении в Египте и Месопотамии достижений еще более древней эпохи, когда еще не было письменности (или она еще не использовалась для фиксации имен и их списков), но уже формировалась первобытная наука.

Читать дальше