Константин Богданов - Из истории клякс. Филологические наблюдения

Показательно, быть может, что и Людвиг Витгенштейн в рассуждении о деятельности познания и установления истинности обращался именно к образу черного пятна, или фактически кляксы, чтобы задаться вопросом, как строятся высказывания, претендующие на описание реальности:

Иллюстрация для разъяснения понятия истинности: черное пятно на белой бумаге; можно описать форму пятна, указывая для каждой точки поверхности, является ли она белой или черной. Факту, что точка черная, соответствует положительный факт, факту, что точка белая (не черная), — отрицательный факт. Если я укажу точку поверхности (по терминологии Фреге — значение истинности), то это соответствует предположению, выдвигаемому на обсуждение, и т. д. Но для того, чтобы можно было сказать, является ли точка черной или белой, я должен, прежде всего, знать, когда можно назвать точку черной и когда белой <���…>. Аналогия нарушается в следующем пункте: мы можем указать точку на бумаге, даже не зная, что такое черное и белое, но предложению без смысла вообще ничего не соответствует, так как оно не обозначает никакого предмета (значения истинности), свойства которого называются, например, «ложью» или «истиной» [33] Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. 4.063 — цит. по: www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/Vit/LogFil.php. .

Итак, истина не зависит от возможностей познающего субъекта, поневоле ограниченного рамками языка, и образ пятна на бумаге — образ такого положения вещей (Sachverhalt), который имеет смысл только в границах самого языка. Можно предположить поэтому же, что и метафорические смыслы, связываемые с представлением о кляксах, прежде всего, зависят от характера соотносимого с ними языка и дифференцирующих его контекстов. В настоящей книге тематическое внимание уделяется в основном контекстам педагогики («Первые уроки: чистописание в советской школе»), эстетики, истории психологии («Spruzzarino, blotting, Kleksographien: искусство и наука чернильных пятен»), фольклора («Лютер, черт и другие. Чернильница как аргумент»), этнофразеологии («„Жид на бумаге“. Историко-филологический комментарий к одному выражению в „Господине Прохарчине“ Ф. М. Достоевского»), семиотики («Случай Поля-Луи Курье и семиотика испорченного текста»). Различение это, конечно, вполне условно, а сами контексты в той или иной степени взаимодополнительны [34] Богданов К. А. Антропология контекста: к истории «общепонятных понятий» в филологии // Новое литературное обозрение. 2010. № 102. С. 12–30. , но здесь я оправдываю их практическими соображениями — в надежде на большую ясность и последовательность изложения.

Перефразируя известный афоризм Терентиана Мавра, можно сказать: «Habent sua fata libelli et pro captu auctoris». Мне посчастливилось писать эту книжку преимущественно в Констанце, университетская библиотека которого оправданно считается одной из лучших в Германии. Я признателен всем, кто помогал мне своими советами, замечаниями и доброжелательным вниманием к моей работе, прежде всего — Татьяне Ластовка, Катрионе Келли, Екатерине Изместьевой, Юрию Мурашову, Любови Бугаевой, Андрею Ромахину, Александру Панченко, Валерию Вьюгину. Отдельное спасибо Ирине Прохоровой, уже не в первый раз поощрившей мое начинание издательской поддержкой «Нового литературного обозрения».

В ряду немногих традиций, связывавших советское школьное образование с образованием дореволюционным, чистописание опушалось дисциплиной, которая была фактически неизменной вплоть до реформы начальной школы конца 1960-х годов [35] Ср.: Пругавин А. С. Законы и справочные сведения по начальному народному образованию. СПб.: О. Н. Попова, 1898. С. 305 и след.; Раевский В. А. О преподавании чистописания в начальных училищах. М.: К. Тихомиров, 1903; Гурьянов Е. В. Развитие навыка письма у школьников. М.: Учпедгиз, 1940; Гурьянов Е. В., Щербак М. К. Психология и методика обучения письму в букварный период. М.: Учпедгиз, 1950; Каноныкин Н. П., Щербакова Н. А. Методика преподавания русского языка в начальной школе. Л.: Учпедгиз, 1955; Гурьянов Е. В. Психология обучения письму. Формирование графических навыков письма М.: Издательство Академии педагогических наук РСФСР, 1959; Боголюбов Н. Н. Методика чистописания. Л.: Учпедгиз, 1963; Богоявленский Д. Н. Психология усвоения орфографии. М.: Просвещение, 1966. . В 1969 году чистописание в качестве отдельной школьной дисциплины было упразднено из практики преподавания, сохранив о себе рудиментарные воспоминания так называемыми «минутами чистописания», которые продолжали отводиться для обучения каллиграфическому письму в начальных классах школы. Сокращению времени на обязательную для школьника каллиграфию сопутствовало и изменение принципов самой каллиграфии: на смену отрывному письму, требовавшему от учащихся навыков раздельного написания букв, методисты Академии педагогических наук ввели в школьное преподавание практику безотрывного курсива с изменением в начертании и самих букв — почерк с нажимными (и основании букв) и волосными (вверху букв) линиями сменился почерком, требовавшим одинаковых по толщине линий. Обоснованность этих изменений объяснялась учеными методистами тем, что прежние навыки каллиграфии препятствуют скорописи и содержательному усвоению текста. Стоит заметить, что сама эта аргументация была не нова и высказывалась уже до революции. Так, например, по утвержденному в 1871 году при министре народного просвещения графе Д. А. Толстом новому уставу гимназий план учебы в приготовительных классах предусматривал уменьшение уроков чистописания в пользу изучения древних языков. Советские методисты о древних языках уже не упоминали, но тоже сетовали на то, что уроки чистописания отнимают у детей силы и время от более важных уроков [36] Васильева М. А. Уроки русского языка в начальных классах // Народное образование. 1975. № 8. С. 33–34; Введенская А. А., Саакьян А. С. Наш родной язык: Пособие для учителя начальных классов. М.: Педагогика, 1971. .

В воспоминаниях тех, кто помнил дореформенные уроки чистописания, последние очень часто изображаются как кара и проклятие маленького человека. Для обучения чистописанию служили Прописи — печатные образцы рукописных букв, которые ученики должны были многократно переписывать от руки [37] Об истории «Прописей» и преподавания чистописания в России XVIII–XIX веков см.: Российская педагогическая энциклопедия в 2 тт. / Ред. В. В. Давыдов. Т. 2. М.: Большая Российская энциклопедия, 1999. С.208. См. также: Забелин И. Домашний быт русского народа в XVI и XVII ст. СПб., 1915. С. 161; Воронов А. Федор Иванович Янкович де-Мириево, или Народные училища в России при императрице Екатерине 11-й. СПб.: Тип. Э. Праца, 1858. С. 117; Добролюбов Н. А. Избранные педагогические высказывания. М.; Л.: Издательство Академии педагогических наук РСФСР, 1949. С. 205; Берков П. Н. О переходе скорописи XVIII в. в современное русское письмо // Исследования по отечественному источниковедению: Сб. статей, посвященных 75-летию проф. С. Н. Валка. М.; Л. Наука:, 1964. С. 37, 46 (Труды Ленинградского отделения Института истории. Вып.7); Голлербах Э. Ф. История гравюры и литографии в России. М.; Пг.: Госиздат, 1923. С. 147; Рейсер С. А. Палеография и текстология нового времени. М.: Просвещение, 1970. С. 76; Рейсер С. А. Русская палеография нового времени: Неография. М.: Высшая школа, 1982. С. 84; Клейменова Р. Н. Книжная Москва первой половины XIX века. М.: Наука, 1991. С. 116; Балдин К. Е., Иванов В. В. Земские школы Ивановского края: Конец XIX — начало XX в. Иваново: Юнона, 2000. С. 200 и след. . В советской школе Прописи букв, дополнявшиеся Прописями предложений и разного рода поучительных сентенций, нужно было воспроизводить в специальных тетрадях в косую линейку (в первом классе использовались тетради в три линейки, во втором — в две и с третьего — в одну линейку).