Константин Богданов - О крокодилах в России. Очерки из истории заимствований и эк­зотизмов

Декларируя изучение «духовной культуры», гуманитарная наука апеллирует к понятию, популяризацию которого принято связывать с Вильгельмом фон Гумбольдтом. «Духовная культура», по Гумбольдту, обозначает религиозно-нравственные представления, санкционированные опытом государственной жизни и приводящие к социальному совершенствованию [1] Гумбольдт В. Идеи к опыту, определяющему границы деятельности государства // Язык и философия культуры. М., 1985. С. 62–76. . Современное истолкование того же понятия варьирует, но в общем подразумевает понятия (а попросту говоря — слова), выразившие собою идеологию европейского Просвещения: «опыт», «дух», «культура», «общество» и т. д. Не нужно доказывать, что общественные идеалы небезразличны к выражающим их словам. Знаменательно, что и само слово «идеология» было введено в научно-публицистический оборот (в работе Антуана Дестю де Траси «Элементы идеологии», 1815) в качестве понятия, обозначающего не что иное, как систему слов, атрибутивных к ценностным установкам западноевропейской цивилизации. Появившиеся вослед книге де Трасси десятки несравнимо более рафинированных дефиниций «идеологии» не меняют справедливости исходного к ним определения [2] Schnadelbach H. Was ist Ideologie? // Das Argument. 1969. Bd. 50/2. S. 71–92; Bauman Z. In Search of Politics. Stanford, 1999. P. 109–130. . Сегодня, как и во времена Трасси, предполагается, что в основании любой политической культуры (а шире — «культуры вообще») заложен набор «ключевых понятий», предполагающих их соотнесение с «ключевыми понятиями» другой культуры. Условием же самого этого соотнесения — в терминах кросскультурной коммуникации — мыслится установление набора сравнительно общих ценностей человеческой цивилизации (таковы, например, по классификации К.С. Ситарама и Р.Т. Когделла, «иерархия», «агрессивность», «патриотизм», «религия», «авторитаризм», «деньги») [3] Ситарам K.C., Когделл Р. Т. Основы межкультурной коммуникации // Человек. 1992. № 2–5. См. также: Рукавишников В., Халман Л., Эстер П. Политические культуры и социальные изменения. М., 1998; Канарский И. В., Ушков А. М. Поиск критериев в компаративном кроссцивилизационном анализе политических культур: от философии истории через политологические теории среднего уровня к социологическим процедурам // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Политология. 2001. № 3. С. 104–110; статьи в сб: Values in Western Societies/Ed. R. De Moor. Tilburg, 1995;. . Но каким образом можно судить об определенности выражаемых этими ценностями социокультурных метанарративов ( grand recits, master narrative ), т. е. тех «главенствующих повествований», которые, с одной стороны, определяют возможность целостного представления об обществе, а с другой — убеждают в том, что существуют разные общества и разные культуры [4] McHale B . Postmodernism, or the Anxiety of Master Narratives // Diacritics. Vol. 22. № 1. 1992. P. 17–33. См. также: Лепти Б . Общество как единое целое. О трех формах анализа социальной целостности // Одиссей. Человек в истории. 1996. М., 1996. С. 148–164. . Какими языковыми средствами достигается в этих случаях медиальная и коммуникативная прагматизация «ключевых понятий» идеологии?

Исследователи-обществоведы в целом согласны, что отношение к языку — важнейший критерий идеологического прожектерства и социального экспериментаторства. Изменения в жизни общества не только сопровождаются дискурсивными трансформациями, но и неосуществимы вне этих трансформаций. Контроль над обществом — это также контроль над его языком, «создание» общества — это «создание» его языка. Привычной и в общем уже тривиальной иллюстрацией на этот счет является фантасмагория Джорджа Оруэлла «1984», где правители тоталитарного государства опираются на специально сконструированный — контролирующий, но потому же и контролируемый — язык. Радикализованная Оруэллом картина становится, однако, нетривиальной, если за даться вопросом о том, к какому языку апеллируют предполагаемые или реальные строители общества. Новояз в придуманном мире Оруэлла отличен, например, от языка, который, по мысли графа де Местра, мог бы стать основой чаемого им новоевропейского мира. Это — уже не новояз, но древняя латынь (замечу попутно, что Исайя Берлин ошибался, проводя в данном случае параллели между де Местром и фашистами, языковая политика которых напоминает именно Оруэлла) [5] Берлин И. Философия свободы. Европа. М., 2001. С. 264. . Едва ли случайно, что, как и в романе Оруэлла, в истории России претензии власти выражаются в претензиях самих властителей решать вопросы языкознания: Петр правит корректуры опытов новой русской азбуки и дает наставления в практике перевода с иностранных языков [6] Cracraft J . The Petrine Revolution in Russian Culture. Cambridge; London: Belknap Press, 2004. P. 256–300; Азбука гражданская с нравоучениями. Правлено рукою Петра Великого. СПб., 1877; Покровский В. И . Книга и читатель двести лет назад // Двухсотлетие гражданского шрифта. М., 1910. С. 1–2. , Екатерина II декларирует примеры языкового пуризма и озабочена созданием сравнительного словаря всех известных языков мира [7] Сравнительные словари всех языков и наречий, собранные десницею Всевысочайшей особы. СПб., Ч. I. 1787; Ч. II. 1789. , Павел I цензурирует общественно-политический лексикон [8] Высочайшее повеление 1797 года об изъятии из употребления некоторых слов и замене их другими. Сообщил В. С. Глинка из бумаг покойного издателя «Русского вестника» С. Н. Глинки // Русская старина. 1871. Т. 3. С. 531–532; Скабичевский А. М . Очерки истории русской цензуры (1700–1863 гг.). СПб., 1892. С. 84; Массон К. Секретные записки о России, в частности о конце царствования Екатерины II и правлении Павла I. М., 1918. Т. 1. С. 102–103. , Николай I поры вается реформировать традиционную графику польского языка заменой латинского алфавита — русским [9] Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Споры о языке в начале XIX века как факт русской культуры // Успенский Б. А. Избранные труды. М., 1992. Т. II. С. 335, 404. , Ленин проводит реформирование русской орфографии, Сталин дарует отечественной науке доктринальное руководство по общему языкознанию [10] Smith M. G . Language and Power in the Creation of the USSR, 1917–1953. Berlin; N. Y: Mouton de Gruyter, 1998. .

В своем понимании «идеологии» де Трасси, отталкиваясь от эмпирической философии Джона Локка, заложил основы аргументации, позволяющей думать, что появление новых и/или реабилитация старых слов и значений характеризуют дискурсивные предпочтения власти и способствуют формированию идеологически поощряемого и — в перспективе — социально доминирующего словоупотребления. Для самого де Трасси примером такого словаря могла служить «Энциклопедия» Дидро — Д'Аламбера, продемонстрировавшая читателю понятийные ориентиры «духов ной» и политической культуры эпохи Просвещения. События Французской революции показали, однако, и то, что идеологические конфигурации в иерархии «словарных» предписаний вариативны, а чтение даже самых хороших книжек непредсказуемо по своим социальным последствиям [11] Frey M. Les transformations du vocabulaire francais a l'epoque de la revolution (1789–1800). Paris, 1925.