Константин Богданов - О крокодилах в России. Очерки из истории заимствований и эк­зотизмов

Популярность интертекстуального анализа в 1980–1990-е годы заслуживает, конечно, отдельного обсуждения, но в данном случае уместно подчеркнуть, что изучение заимствований в том виде, в каком его представляли себе некогда поборники сравнительно- исторического анализа, не является теоретически беспроблемным. Даже не рассматривая эксцессов универсалистских сравнений, исследователь, интересующийся характером взаимозависимости текстов культуры, не может игнорировать основной вопрос, поставленный некогда Скиннером: что с чем сравнивать? Понятно, что история идей в их персонально-авторизованном выражении — не то же самое, что история заимствованных слов. Фольклористы и историки культуры принимают «по умолчанию» тот факт, что лексико-семантические заимствования в культуре не могут быть строго авторизованы. Процесс трансмиссии и адаптации инокультурных нововведений представляется, соответственно, процессом, сравнимым скорее с природно-климатическими явлениями (см. характерные выражения: «идеи, носящиеся в воздухе», «атмосфера эпохи»), нежели с процессами коммуникативного порядка, который не исключает медиального многообразия, но так или иначе предполагает определенность социальной коммуникации. Неосознаваемая распространенность «атмосферической» или «климатологи ческой» (а затем — «эпидемиологической» и «бактериологической») метафорики не ограничивается, впрочем, исследованиями в области истории культуры и фольклора; она свойственна и гораздо более терминологически рафинированным подходам к истории идей со стороны науковедения, социологии и политической теории [57] См., например, сравнение идеологии с «дыханием» общества в: Althusser L . For Marx. Hammondsworfh, 1969. P. 232. . Избежать метафор «поветрия», «заразы» и т. д. применительно к лексико-семантическим инновациям тем более сложно. Но в определенном смысле именно экзотизмы позволяют если не авторизовать, то хотя бы контекстуально прояснить обстоятельства, сопутствовавшие их появлению в заимствующем языке. Обозначая нечто, что по определению принадлежит другой культуре, экзотизмы самим фактом своего наличия указывают на то, что они включены в (кон)текст, который семиотически выделен для его создателей и реципиентов. Соответственно исследовательской проблемой в этих случаях является вопрос, чем именно мотивируется появление экзотизма в тексте, обнаруживающего тем самым лексико-семантическую уязвимость перед чем-то, чему он, казалось бы, должен сопротивляться.

А. И. Бодуэн де Куртенэ отмечал в свое время, что смешение языков выражается не только в степени лексико-морфологических заимствований, но и в ослаблении силы различаемости отдельных частей языка, т. е. в ослаблении самой языковой системы [58] Бодуэн де Куртенэ А . И . О смешанном характере всех языков // Избр. труды по общему языкознанию. М., 1963. Т. 2. С. 363–366. . Появление в языке экзотизмов знаменует схожий процесс — с той разницей, что речь в данном случае должна идти об ослаблении лексико-семантической автономии, о проблематизации языковых критериев в культурной идентификации. Давно замечено, что упорядочивание, как и сравнение, имеет дело, по определению, с неоднородными объектами. То, что сравнивается (и тем самым упорядочивается), во всяком случае оставляет место для конфликта значений, ценностей и символических контекстов взаимосоотносимых референтов. Предельное совпадение есть поэтому не что иное, как подавление одним обособлением других [59] Husserl E. Analysen zur passiven Synthesis. Aus Vorlesungs- und Forschungsmanuskripten (1918–1926), hrsg. von Margot Fleischer // Husserliana Edmund Husserl Gesammelte Werke. Bd. XI. Dordrecht; Boston; London: Kluwer Academic Publishers, 1966. S. 130. . В области лингвистики схожие проблемы возникают при изучении синонимов и так называемых «лексических дублетов». Дискуссионной проблемой в этих случаях являются параметры семантического определения точных (или абсолютных) синонимов. Очевидно, что теоретически постулируемая автореферентность языковой системы обязывает к взаимозаместимости ее внутрисистемных элементов, а тем самым заставляет настаивать на существовании точных синонимов, но в плане языковой прагматики ситуация оказывает ся парадоксальной: теоретические доводы о наличии в языке семантическиточной синонимии наталкиваются на сложности практической лексикографии, традиционно демонстрирующей предосудительную, по мнению Ю. Д. Апресяна, тенденцию к «пре увеличению различий между семантически точными синонимами» [60] Апресян Ю. Д. Лексическая семантика. Синонимические средства языка. М., 1974. С. 224. . Ошибочна такая тенденция или нет, само ее наличие труд но счесть случайным. Существование синонимии в языке, во всяком случае, предполагает, что одни синонимы предпочтительнее других. Отмечаемое историками русского языка уже на материале древнерусских текстов сосуществование в рамках одного и того же предложения, одной и той же синтагмы нескольких синонимов также не является свидетельством их взаимозаменяемости: оправданнее думать, что основа такого сосуществования — востребованность смыслоразличения, связываемого с оттеночными (например — экспрессивно-стилистическими и эмоциональными) различиями внутри самого синонимического ряда [61] Михайловская Н. Г. Заменяемость слов как принцип синонимичности (на материале древнерусских памятников) // Лексикология и лексикография. М., 1972. С 127–146. См. также: Евгеньева А. П. Проект словаря синонимов. М., 1964. С. 11. . Применительно к истории формирования синонимии и истории лексических заимствований вопрос о таком смыслоразличении (пусть и малозначимый для лингвистики, но существенный для пси холингвистики и социолингвистики) состоит в том, какие идеологические факторы мотивируют возможность контекстуальных пред почтений одних слов другим. В роли «потенциальных» синонимов экзотизмы, как можно думать, не безразличны к идеологическим и культурным обстоятельствам их появления в заимствующем языке. И более того: до тех пор пока экзотизмы воспринимаются как таковые — т. е. как то, что так или иначе контрастирует парадигматике данной культуры и данного общества, — они сигнализируют о том, что процесс дискурсивной адаптации связываемых с ними символических ценностей не завершен.

В истории русской культуры конфликтное противопоставление рефлексивных (и вместе с тем социальных и культурных) практик адаптации инокультурных ценностей хрестоматийно и обоснованно иллюстрируется эпохой петровского правления. Экзотизмы проникают в русский язык, конечно, задолго до Петра, но именно Петровская эпоха ознаменовала идеологически поощряемую «доместикацию» инокультурных и иноязычных заимствований. Декларируемая Петром переориентация России на культурный опыт Западной Европы непосредственно выразилась в расширении зоны языкового контакта [62] Кипарсшй В. Проникновение элементов западноевропейской лексики в русский язык XVII–XVIII вв. // Славянские культуры в эпоху формирования и развития славянских наций XVIII–XIX вв. Материалы международной конференции ЮНЕСКО. М., 1978. С. 125. , внедрении в русскую речь много численных неологизмов, в активном использовании синонимии и полисемии [63] Иссерлин Е. М . Из истории русской синонимии // Сборник трудов Московского заочного полиграфического института. 1956. Вып. 4. С. 175–190; Иссерлин Е. М . Лексика русского литературного языка второй половины XVII в. (По материалам переводных и других памятников «среднего стиля»). Л., 1961; Бабаева Е. А. История русской лингвистической мысли в начале XVIII века и языковая практика Петровской эпохи (АКО). М., 1989. . Русская транслитерация французского слова «экзотический» (exotique) войдет в словоупотребление только в середине XIX века [64] В словарях впервые в: Полный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. СПб., 1861. С. 561 («экзотический»). Существительное «экзотика» появилось в русском языке значительно позже прилагательное «экзотический»; так, еще у Даля есть слово «экзотический» («чуже/ино/земный, изъ жарких стран»), но отсутствует «экзотика» ( Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1989. Т. IV С. 253). , но количество слов-экзотизмов, проникающих в русский язык начиная с Петровской эпохи, в лексикографическом отношении выражается в экстенсивных показателях [65] Смирнов Н. А. Западное влияние на русский язык в Петровскую эпоху // Сб. Отделения русского языка и словесности Императорской академии наук. T. LXXXVIII. № 2. СПб., 1910; Huttl-Worth G . Foreign Words in Russian. A Historical Sketch, 1550–1800. Berkeley; Los Angeles, 1963. См. также: Dietze J. Frequenzworterbuch der russische Schriftsprache des 18. Jahrhunderts. Die Sprache der Wissenschaft und der Publizistik. Hildelsheim et al.: Georg Olms, 1997; Мальцева И. M . Локализмы в Словаре Академии Российской // Словари и словарное дело в России XVIII в. С. 102–117; Вомперский В. П . Словари XVIII века. М., 1986. . История языковых заимствований (в частности, экзотизмов), хлынувших в Россию со времен Петра, имеет при этом непосредственное отношение к истории русской культуры. Объясняя причины и характер языковых заимствований и бытовых новшеств Петровской эпохи, исследователи привычно указывают на практические обстоятельства — расширение сфер специального знания, «открытый» характер внешней политики России начала XVIII века; однако не меньшего внимания в указанном контексте заслуживают и те социально-психологические факторы, которые оправдывали в глазах современников Петра нехарактерное для предшествующей поры отношение к инокультурному импорту. Нелишне заметить, что само соотношение «слов и дел» было в данном случае взаимодополнительным: словарные новшества влекли за собою вневербальные — визуальные, ольфакторные, проксемические — предпочтения, и наоборот [66] Zakharine D. Von Angesichts zu Angesicht. Der Wandel direkter Kommunikation in der ost- und westeuropaischen Neuzeit. Konstanz: UVK Verlagsgesellschaft mbH, 2005. . Ввиду этого лексикографические наблюдения по необходимости требуют своего пояснения в контексте антропологического анализа, сфокусированного на социальных, а в широком смысле — на поведенческих практиках, мотивирующих использование в общественном дискурсе новых слов и новых значений.