Жак Ле Гофф - Цивилизация средневекового Запада

Сама природа зачастую огромных купеческих прибылей от торговли предметами роскоши показывает, что эти операции совершались на «обочине» основной экономики. Об этом же говорит и структура торговых компаний: большинство купеческих ассоциаций, кроме прочных сообществ семейного типа, создавалось лишь для одной сделки, деловой поездки или на срок от трех до пяти лет. Не было ни подлинной непрерывности в их предприятиях, ни долговременных инвестиций — если, конечно, не принимать в расчет долго сохранявшийся обычай растрачивать значительную, а иногда и основную часть своего состояния в посмертных дарениях.

Чего же домогались купцы и особенно городские патриции? Это либо землевладение, которое не только защищало их от голода, но и приобщало к более высокой категории земельного собственника, а при благоприятном случае, приобретя поместье, они могли даже возвыситься до ранга сеньора. Либо это были доходные земли и недвижимость внутри городских стен или займы сеньорам и князьям, а иногда и совсем скромным дебиторам. Но прежде всего это были вечные ренты.

Вспомним очерченную выше экономическую и социальную эволюцию. Высшие слои, сеньоры, вследствие развития феодальной ренты все больше превращались в «земельных рантье», по выражению Марка Блока, и все меньше занимались непосредственным ведением хозяйства. Деньги, которые они при этом могли извлечь, не вкладывались в той же мере в экономический прогресс. Существовавший в большинстве стран институт дерожеанции [8] Утрата дворянского статуса при занятии «неблагородным» делом. — Примеч. перев. мешал земельной аристократии делать дело, и средства, которые могли бы быть по меньшей мере вложены в землю и подпитать прогресс сельского хозяйства, бесследно исчезали во все более растущих и всепожирающих расходах на престиж и роскошь.

Как бы то ни было, неоспоримые успехи развития денежного хозяйства имели важные социальные последствия. Распространение наемного труда начинало заметно изменять статус различных классов — прежде всего в городе, но также все больше и в деревне. Все увеличивался ров между классами, а точнее, между социальными категориями внутри класса. Мы уже это видели на примере сельских классов: сеньоров и крестьян. Но это еще более справедливо в отношении городских классов. Высший слой отрывался от среднего и мелкого люда ремесленников и рабочих.

Но если очень часто основой их различий являлись деньги, то отныне социальная иерархия еще в большей мере определялась другой, новой ценностью — трудом. Действительно, городские классы завоевывали себе место благодаря важности их экономической функции. Сеньориальному идеалу, основанному на эксплуатации крестьянского труда, они противопоставили систему ценностей, в основе которой лежал свой собственный труд, сделавший их могущественными. Однако, ставший в свой черед классом рантье, высший слой нового городского общества заставлял принять и новую линию разграничения социальных ценностей, которая отделяла ручной труд от других форм деятельности. Это соответствует, впрочем, и эволюции крестьянских классов, где элита, состоявшая из «пахарей» — зажиточных крестьян, собственников рабочего скота и орудий труда, — противостояла остальной массе «батраков» и «поденщиков», у которых не было ничего, кроме их рук. В городской среде новый водораздел изолировал категорию «людей ручного труда», ремесленников и пока что немногочисленных наемных рабочих. Был момент, когда интеллектуалы из университетских кругов пытались определить себя как работников умственного труда, занятых — рука об руку с другими ремесленниками — на «строительной площадке» города. Они поспешили связать понятие элиты с представлением о собственноручном труде. Но даже нищий поэт Рютбёф гордо воскликнул: «Я не из тех, кто работает руками».

Около тысячного года западная литература начала описывать христианское общество по новой схеме, сразу же получившей признание. «Троякий люд» составлял общество: священники, воины, крестьяне. Три категории были различны, но дополняли друг друга: каждая нуждалась в прочих. Их гармоничное единство и было «телом» общества. Вероятно, эта схема впервые появилась в весьма вольном переводе трактата Боэция «Об утешении философией», сделанном в конце IX в. английским королем Альфредом Великим. Король должен иметь «людей молитвы, конных людей, людей труда» («jebedmen, fyrdmen, weorcmen»). Век спустя эта трехчастная структура вновь возникает у Эльфрика и Вульфстайна. Около 1080 г. ее приводит епископ Адальберон Ланский в поэме, посвященной королю Роберту Благочестивому. «Община верных образует единое тело, но три тела включает в себя государство, ибо иной закон, закон людской, различает два класса, поскольку дворяне и сервы живут по разным уставам. Один класс — воины, покровители церквей и защитники народа, всех без исключения, как сильных, так и слабых, заботящиеся также и о своей безопасности. Другой класс — сервы; сии несчастные людишки имеют что-либо лишь ценой мучительного труда. Кто с абаком в руке мог бы подсчитать все заботы сервов, их тяжелые работы и долгие переходы? Всем — деньгами, одеждой, пропитанием — снабжают они весь свет. Ни один свободный человек не смог бы ни прожить без сервов, ни выполнить какой-либо работы, ни совершить какой-либо траты. Мы видим, что короли и прелаты сами сервы своих сервов. Серв кормит хозяина, утверждающего, что это он кормит серва. И не видит серв конца своим слезам и горестям. Так дом Божий, единым почитаемый, разделен на три части: одни молятся, другие сражаются, третьи работают. Три соседствующие части не страдают от своей раздельности: услуги, оказываемые одной из них, служат условием для трудов двух других; в свою очередь каждая часть берет на себя заботу о целом. Так это тройственное сочленение остается единым, благодаря чему закон может торжествовать, а люди — вкушать мир».

Этот важнейший текст в некоторых своих фразах необычен. Формула «серв кормит хозяина, утверждающего, что это он кормит серва», словно вспышка молнии, высвечивает реальность феодального общества. Констатация «дом Божий, единым почитаемый, разделен на три части» провозглашает существование классов и как следствие классовых антагонизмов, пусть и прикрытых ортодоксальным заявлением о социальной гармонии.

Для нас важна здесь характеристика трех классов общества, вскоре ставшая классической: молящиеся, воюющие, работающие (oratores, bellatores, laboratores).

Было бы интересно проследить судьбу этой темы, ее связь с другими молитвами, например с библейской генеалогией (три сына Ноя), с германской мифологией (три сына Ригра). Процитируем лишь один из десятков текстов, где трехчленность рядится в анималистические одежды.