Евгений Головин - Веселая наука. Протоколы совещаний

От монотеизма авторитарный антропос оставил главное — понятие единства, однако понятие это претерпело серьезные изменения. На исходе Средних Веков Николай Кузанский писал в книге «De conjecturis» (О предположениях): «Единство в любом знании есть то, что познается». И еще: «Если бы мы обладали точным знанием одной вещи, то необходимо обладали бы знанием всех вещей». Почему? Потому что «абсолютная форма» одинакова во всех сотворенных вещах. Это совершенно непонятно. Над «божественным единством» — формой и мерой всего и вся — необходимо долго и тщетно ломать голову. Ныне его заменили «эталоном», «единицей измерения».

Чтобы свести многоликую, изменчивую природу к материи для обработки, надобно природу очеловечить, подогнать под тривиальные закономерности, максимально упростить. Любопытны в этом смысле басни Лафонтена и гравюры по физиогномике XVI–XVII веков, где растения, птицы, рыбы, обезьяны соответствуют разным человеческим типажам. Подобно эвгемерическому толкованию мифов, Лафонтен интерпретировал Эзопа сугубо антропоцентрически и превратил живую природу в аллегорическую панораму пороков и добродетелей человеческих.

Рациональный человек-демиург не только перестал признавать небесный интеллект своей высшей целью, но и принялся явно или скрыто оный отрицать.

Рацио основано на законе исключенного третьего, причинно-следственной связи, изоляции чего-либо от всего остального. После семнадцатого века абстрактные категории, одинаково приложимые к чему угодно, постепенно вошли в европейскую лексику — до этого мало кто употреблял слова, лишенные какой бы то ни было конкретики.

Необходимо отличать абстрактные общие идеи от субстанциально обусловленных понятий Аристотеля и средневековых схоластов. Атрибуты и акциденции не разделялись от вещи, эмоционального состояния, события. Немыслимо было сказать «красное», «свобода», «любовь», «духовность», «безумие», предполагая все и ничего.

Поначалу обрели автономию «протяженность», «длительность», «движение», «энергия». Эти субстантивы, оторванные от всего конкретного и бесконечно растяжимые, поместили фирмамент, мироздание, космические стихии в режим нервической неопределенности. В эпоху Просвещения абстрагировались, то есть освободились от непосредственной жизни, не только субстантивы, но и прилагательные, и глаголы, и местоимения.

Против всепожирающего «духа» абстракции направлены сочинения «философов жизни» вообще [47] Имеется в виду контрпозитивистская тенденция начала XX века, особо выраженная у Бергсона и Шпенглера. Самые известные представители «философии жизни» кроме Людвига Клагеса — Рудольф Эйкен и Теодор Лессинг. и Людвига Клагеса (1872–1956 гг.) в частности.

Самое известное его произведение « Der Geist als Widersacher der Seele» («Дух как противник/враг души») в окончательном варианте издано в 1929-32 гг. «Дух» в понимании Клагеса — сумма абстрактных концепций — религиозных, метафизических, математических, социальных. «Дух» (Der Geist) своей активизацией ( Der Wille, воля) постепенно аннигилирует «душу» (Die Seele): «Душа распадается под влиянием акосмической власти духа». Эта безличная «акосмическая власть» полностью воцарилась в современном европейском континууме. Эта власть проявляется, когда целенаправленная воля научной проблемы устраняет с пути своего решения посторонние желания, вкусы, интересы; когда рискуют жизнью ради торжества «идеала»; когда фанатически и непрерывно давят ближних прессом религиозных, социальных, моральных императивов; когда «жизненная энергия служит единственно для разогрева механизма воли» (Willensmachine).

Людвиг Клагес полагает этот «дух», трансцендентный, абстрактный, чуждый животворной природе, эманацией «абсолютного Ничто». Этот убийственно аналитический «дух» ничего общего не имеет с «интеллектом» античности и средних веков. Он разделяет, рассекает, классифицирует, конструирует из частей и частиц сборные и разборные объекты. Этот «дух», которым каждый пропитывается с детства, уничтожает индивидуальность и заменяет синтетической моделью, ориентированной на «выживание» и «преуспевание». Буржуазная эпоха предлагает отнестись ко всему окружающему как к материалу, сырью, полуфабрикату.

Напрасно рассуждают — организм, механизм, живое, мертвое — для современного сознания механистично все, более или менее мертво все. Смерть — единственное непоколебимое убеждение, остальное — под вопросом. И если раньше смерть интерпретировалась инфернальной образностью, сейчас это просто негатив, пустота, растворенная в крови. Даже первый взгляд на что угодно отличается оценивающей аналитикой, непременным разъятием целого. Потому-то белые люди и удивлялись наивности туземцев, для которых физическая смерть была не переходом в «абсолютное Ничто», но в другую жизнь. Возразят: как они могли удивляться, ведь они христиане? Да. Однако рацио белого человека давно изолировало религию от обыденной жизни. Религия — специальность, религией занимаются специалисты. Это одна из главных причин дискорда белых людей с т. н. примитивами. Вот характерный отрывок из книги французского этнографа Сент-Ива Венсана «Воззрения ирокезов на природу» (1972 г.):

«Старый Вассавити насмешливо следил, как я в десятый раз считаю хемлок, сосну и клен и вытягиваю три пальца — три, понимаешь ли, три дерева. А что такое дерево, спрашивал он. Дерево это дерево, кричал я, хлопая по сосне. Погоди, остановил меня индеец, ты хлопаешь по сосне, а не по твоему „дереву“. Что тут поделаешь? Ты согласен, старик, что клен это не медведь? Вассавити объявил, что в жизни не слышал подобной чепухи. Потом рассказал, как на его глазах убегающий от охотников медведь обратился в клен, а потом, когда опасность миновала, неспешно удалился. Пауза. Старый Вассавити покачал головой и принялся меня поучать: число „три“ приятно, мол, показывать на пальцах, поскольку пальцы — друзья. Обрати внимание, продолжал индейский мудрец, сосна, хемлок и клен часто враждуют меж собой. Но вот белка на сосне, а также гнездо ворона. Сосна, белка и ворон очень дружат, можно сказать, одна семья. Вот тебе число „три“. А твои деревья… Вассавити махнул рукой и побрел в лес».

Старый индеец страдает хроническим отсутствием абстрактного мышления, для него не существует причинно следственных связей и отвлеченно собирательных понятий. Обычный первобытный анимизм и туземная магия, скажут читатели из своего научного далека. Справедливо. Термин «первобытное мышление» проблематичен, поскольку мысль отчуждена от своего объекта, поскольку язык — дистанцированная от природы знаковая система; термин «конкретность» также неточен, ибо конкретное — только другой полюс абстрактного. Для конкретизации, то есть локации предмета, существа, события сеть вербальных координат надо стягивать все более плотно — так поступают специалисты вообще, судебные следователи в частности. От общего к частному — лес, дерево, сосна. Мы абсолютно убеждены, что сосна это дерево, и что лес состоит из деревьев — потому нам никогда не понять индейца. И сколько бы мы не гладили белку, не взбирались на сосну — между нашими пальцами, беличьим мехом или сосновой смолой всегда останется сколь угодно тонкая и растяжимая преграда отчуждения.