Андрей Аствацатуров - Феноменология текста: Игра и репрессия

«— Над входом написано — „Книги“, — уже спокойнее произнес Юбер. — Если бы там стояло „Макулатура“… В книжный — правда, удивительно?! — приходят за книгами. За истиной. Красотой. За чем-то, что даст забыть о действительности… А у вас?! Это же не книги, это клееная бумага! Я бы советовал вам в корне пересмотреть ассортимент — хотя бы расширить его. Нужен отдел философии. Хоть что-то для ума и сердца! Мы еще заглянем! <���…> Но если у вас ничего не изменится… Пострадают уже не книги… Итого с вас тысяча франков за патроны и консультацию» [159] Фишер Т. Указ. соч. С. 128. .

Следующий роман Фишера «Коллекционная вещь» вновь открывает нам реальность, лежащую по ту сторону человеческого «я», как область непостижимой пустоты. Однако теперь повествователю творить внешний мир, вносить в него подобие смысла оказывается гораздо сложнее, ибо он — в отличие от Гроббса — пассивный объект приложения чужой воли, старинная ваза, игрушка в руках многочисленных хозяев, вовлеченная в бесконечный поток времени и вереницу чередующихся жизненных форм.

Древние легенды, сказки, притчи, детективные сюжеты, модели любовной и авантюрной прозы в «Коллекционной вещи», как и в «Философах…», вновь органически встраиваются друг в друга, образуя целостный мир. Этот мир нарочито фиктивен, напоминает своего рода литературную карту и регулируется творческим воображением, носителем которого становится на сей раз произведение искусства — ваза. Читателя вновь подводят к выводу, что чистой, объективной реальности не существует — есть лишь поверхностное представление о вещах, регулируемое примитивным рациональным мышлением на основе аналогий. Человек накапливает и удерживает в памяти коллекции образов, каталоги, с которыми он постоянно сверяется, пытаясь объяснить какое-либо новое явление или событие. Эти каталоги всегда оказываются неполными, ибо время, отведенное человеку на земле, ограничено. Ваза, созданная в глубокой древности, формирует более подробные каталоги явлений и воспринимает вещи и события значительно более адекватно, чем люди. Поэтому персонажи «Коллекционной вещи» в большинстве своем весьма недальновидны и неспособны преодолеть созданные недавним временем стереотипы восприятия — в отличие от вазы, соотносящей каждую вещь с уходящим в бесконечность каталогом явлений.

Однако и в том и в другом случае реальность скрывается от нас, оборачиваясь пустотой, которую лишь подчеркивают нарочитые внешняя завершенность и логика искусственно созданного в романе мира.

Американский писатель Генри Миллер известен прежде всего как автор романов «Тропик Рака» (1934) и «Тропик Козерога» (1939), утвердивших за ним славу литературного хулигана, шокирующего буржуазную публику обилием непристойностей и сексуальных сцен. Главным достоинством его книг долгое время видели вызов общепринятой морали, который одни резко осуждали, а другие горячо поддерживали. Этот привычный стереотип восприятия Миллера многие годы препятствовал серьезному академическому исследованию его творчества. Лишь в конце 1960-х годов появляются первые работы, где предпринимаются попытки очертить круг серьезнейших проблем, связанных с произведениями Миллера [160] См.: Hassan I. The Literature of Silence. New York, 1967; Gordon W. The Mind and Art of Henry Miller. Louisiana, 1967. . И все же подавляющее большинство исследований о Миллере посвящено его биографии [161] См.: Baxter А. К. Henry Miller: expatriate. Pittsburgh, 1961; Dearborn Mary V. The Happiest Man Alive. A Biography of Henry Miller. New York — London — Toronto, 1992; Ferguson R. Henry Miller: A Life. New York — London, 1991; Martin J. Always Merry and Bright. The Life of Henry Miller. Santa Barbara, 1978; Stuhlmann G. Who Is H. V. Miller and How Did He Get That Way? Approaching the Man and His Work on the Centenary of His Birth // Anais: An International Journal (Anais) 1992. № 10. P. 111–118; см. также издание: Conversations with Henry Miller. Ed. Kersnowski F., Hughes A. Jackson: UP of Mississippi, 1994. См. также мемуарную литературу о Миллере, которая, начиная со знаменитого «Дневника» Анаис Нин, полноправно претендует на исследование феномена Генри Миллера как литературной фигуры и жизнетворческой личности: Brassai. Henry Miller, the Paris Years. Fischer, 1979; Jong E. The Devil at Large. Erica Jong on Henry Miller. New York, 1993; Nin A. The Diary of Anans Nin. Vol. 1. 1931–1934. New York, 1966 (русский перевод: Нин А. Дневник 1931–1934 гг.; Рассказы. Пер. с англ. Е. Л. Храмова. М., 2004); Perles A. My Friend Henry Miller. An Intimate Biography. London, 1955 (русский перевод: Перле А. Мой друг Генри Миллер / Пер. с англ., предисловие и комментарии Л. Житковой. СПб., 1999.); Winslow К. Henry Miller: Full of Life. Los Angeles, 1986. Из работ на русском языке отметим статьи Л. H. Житковой: Житкова Л. Н. «Тридцать две тысячи четыреста дня на планете Земля» // Миллер Г. Тропик Рака. СПб., 2000. С. 409–444; Она же. Я пою экватор, или Аутогония Миллера // Миллер Г. Тропик Козерога. СПб., 2000. С. 5–15. . Мировидение и поэтика писателя, похоже, видятся предметами менее существенными. Это тем более странно, потому что тексты Генри Миллера 1930-х годов оказали значительное влияние на европейскую литературу. В данной статье мы попытаемся дистанцироваться от архивно-биографических изысканий и сосредоточить свое внимание на всестороннем анализе одного из самых значительных текстов Миллера, романе «Тропик Рака».

Эпиграфом к «Тропику» стали слова великого американского поэта и философа Р. У. Эмерсона: «Эти романы постепенно уступят место дневникам и автобиографиям, которые могут стать пленительными книгами, если только человек знает, как выбрать из того, что он называет своим опытом, то, что действительно есть его опыт, и как записать эту правду собственной жизни правдиво» [162] Миллер Г. Тропик Рака. СПб., 2000. С. 20. В дальнейшем ссылки на это издание приводятся в тексте в скобках с указанием номера страницы. . Вырванная из своего контекста, цитата звучит как пророчество, открывающее перспективу освобождения литературы, которой в будущем суждено преодолеть границы жесткой художественной формы. Открывая «Тропик Рака» подобным предуведомлением, Миллер дает понять читателю, что его роман — образец как раз такого рода литературы. И здесь выполнены два требования, которыми Эмерсон обусловил ее появление: обретение человеком своего истинного «я», изначальной основы собственной индивидуальности, и способности откровенно говорить и писать от имени этого «я» [163] Подробнее о восприятии Миллером творчества Эмерсона см.: Jackson P. R. Henry Miller, Emerson, and the Divided Self // American Literature. Vol. 43. № 2 (May, 1971). P. 231–241. . Миллер видит здесь проблему и подталкивает нас к мысли, что опыт, который мы принимаем за свой собственный, подлинно индивидуальный, зачастую таковым вовсе не является, а эмоции и мысли, составляющие содержание нашей личности, навязаны нам извне некоей трансцендентной инстанцией. Соответственно человеку необходимо выяснить, что именно в его сознании не принадлежит изначально его «я». Отделив этот чужой опыт от своего «я», личность обретет понимание собственного опыта и станет тождественной самой себе.