Лени Рифеншталь - Мемуары

Гитлер был в гражданской одежде. Комната, обставленная скромно, казалась довольно неуютной: большая книжная полка, круглый стол с кружевной скатертью, несколько стульев. Гитлер, словно угадав мои мысли, сказал:

— Как видите, фройляйн Рифеншталь, я не придаю никакого значения комфорту. Каждый час я использую для решения проблем моего народа. Поэтому всякое имущество для меня лишь обуза, даже моя библиотека крадет у меня время, а читаю я очень много.

Он прервал свою тираду и предложил мне что-нибудь выпить. Я остановила свой выбор на яблочном соке.

— Если дают, — продолжил Гитлер, — то нужно брать. Я беру, что мне нужно, из книг. Мне много еще нужно нагонять. В юности у меня не было средств и возможности его получить. Каждую ночь я прочитываю одну-две книги, даже в том случае, если ложусь поздно.

Я спросила:

— А что вы предпочитаете читать?

Он ответил не раздумывая:

— Шопенгауэра — он был моим учителем.

— Не Ницше? — удивилась я.

Фюрер улыбнулся и продолжил:

— Нет, в Ницше для меня не много проку, он скорее художник, чем философ, рассудок у него не такой прозрачный, как у Шопенгауэра.

Меня это озадачило, так как все говорили, что Гитлер — поклонник Ницше.

Он добавил:

— Конечно, я ценю Ницше как гения, он, возможно, пишет на самом прекрасном языке, какой только можно отыскать на сегодняшний день в немецкой литературе, но он не мой идеал.

Чтобы перейти к другой теме, я спросила:

— Как вы провели сочельник?

На что Гитлер меланхолично ответил:

— Я бесцельно ездил по сельским дорогам со своим водителем, пока не устал.

Я с удивлением посмотрела на него.

Он продолжил:

— Я делаю это в сочельник каждый год. — И после небольшой паузы: — У меня нет семьи, я одинок.

— Почему вы не женитесь?

Гитлер вздохнул:

— Если бы я привязал к себе женщину, это было бы безответственно с моей стороны. Что она могла бы получить от меня? Ей пришлось бы почти всегда быть одной. Моя любовь без остатка принадлежит моему народу. Если б у меня были дети, что бы с ними случилось, отвернись от меня счастье? Тогда у меня не осталось бы ни одного друга, и детям пришлось бы переносить унижения и, возможно, даже умирать с голоду. — Он говорил с горечью и взволнованно, но вскоре успокоился. — Я могу полностью полагаться на людей, помогавших мне в трудные годы и которым буду хранить верность, даже если у них не всегда хватает способностей и знаний, требующихся в нынешнем положении. — После этого он испытующе посмотрел на меня и совершенно неожиданно спросил: — А какие у вас планы?

У меня забилось сердце.

— Доктор Геббельс вам ничего не сообщал?

Фюрер покачал головой. Я стала рассказывать, как после долгого внутреннего сопротивления решилась снимать фильм об Олимпийских играх в Берлине.

Гитлер удивленно посмотрел на меня:

— Это интересное задание. Но вы мне говорили, что больше не хотите делать документальные фильмы, а только сниматься как актриса?

— Да, — сказала я, — безусловно, я в последний раз снимаю подобный фильм. После долгих размышлений я поняла, что редкий шанс, который дает мне МОК, и великолепный контракт с фирмой «Тобис», а также не в последнюю очередь мысль о том, что мы в Германии потом долго не увидим Олимпиаду, заставили меня согласиться.

Затем я рассказала Гитлеру о трудностях в реализации проекта и о большой ответственности, которая меня беспокоит.

— Тут вы не правы, нужно больше верить в себя. Кто, кроме вас, сумеет снять фильм об Олимпиаде? К тому же устроителем Игр является МОК, а мы всего лишь принимающая сторона. Проблем с доктором Геббельсом не будет никаких. — К моему изумлению, он добавил: — Сам я в Играх не очень заинтересован и предпочел бы не заниматься ими…

— Почему? — удивилась я.

Гитлер помедлил с ответом, затем сказал:

— У нас нет никаких шансов выиграть медали, наибольшее число побед одержат американцы, и лучше всех у них выступят чернокожие спортсмены. Мне не доставит никакого удовольствия смотреть на это. Кроме того, приедет много иностранцев, которые отвергают национал-социализм. Тут могут быть неприятности.

Он упомянул и о том, что ему не нравится олимпийский стадион: колонны какие-то слишком хилые, само сооружение недостаточно отражает мощь тевтонского духа.

— Но я уверен, что вы непременно сделаете прекрасный фильм. — Затем он перевел разговор на Геббельса и сказал: — Может ли быть плохим человек, способный смеяться так искренно, как доктор? — И прежде чем я успела высказаться на этот счет, сам ответил на свой вопрос: — Нет, тот, кто так смеется, не может быть плохим.

У меня же создалось ощущение, что Гитлер тем не менее не совсем уверен в своих словах и хочет закончить разговор. Фюрер испытующе посмотрел на меня, немного подумал и затем сказал:

— Прежде чем вы покинете меня, хочу кое-что показать. Пожалуйста, пойдемте со мной.

Он повел меня по коридору и открыл запертую дверь. В комнате стоял мраморный бюст девушки, украшенный цветами.

— Это Гели, — пояснил он, — моя племянница. Я очень любил ее — она та единственная женщина, на которой я мог бы жениться. Но судьбе это не было угодно.

Я не отважилась спросить, что произошло. Лишь спустя много времени я узнала от фрау Шауб, что в той квартире девушка застрелилась. Накануне вечером в кармане пальто Гитлера она нашла любовное письмо от Евы Браун. Со смертью Гели фюрер вроде так никогда и не смирился.

Когда я в смущении прощалась с Гитлером, он сказал:

— Желаю удачи в работе. Вы обязательно с ней справитесь.

Шестого февраля 1936 года в Гармиш-Партенкирхене [242] Гармиш-Партенкирхен — окружной город в Верхней Баварии, климатический курорт, центр зимнего спорта у подножия горного массива Веттерпггайн. открылись зимние Олимпийские игры. Еще за сутки было не ясно, смогут ли они состояться. Долго не выпадал снег, луга и просеки были скорее зелеными, чем белыми. Но в ночь перед началом Игр пошел желанный и обильный снег. Гармиш-Партенкирхен приобрел великолепный зимний вид.

Я поселилась в гостинице «Гармишер хоф», не только чтобы увидеть Игры в качестве зрителя, но также и поучиться фиксировать камерой спортивные мероприятия. Некоторые из моих операторов опробовали аппараты, оптику и пленку.

Геббельс неожиданно решил делать еще один фильм об Олимпиаде и поручил это Гансу Вайдеманну, сотруднику отдела кинематографии своего министерства. Я не сомневалась, что он хотел доказать мне, как можно хорошо и быстро осуществить работу над подобным фильмом. Меня часто спрашивали, почему я не сняла ленту и о зимней Олимпиаде. Это, конечно, выглядело заманчиво, но я понимала, что невозможно в один год сделать два фильма. Летние Олимпийские игры были для меня куда важнее.