Яков Бромберг - Евреи и Евразия

* * *

В летние дни, с их особенной нью-йоркской парной духотой, на ступенях террасы мраморной публичной библиотеки (кстати, едва ли не единственного во всем колоссальном городе публичного здания с некоторыми претензий на архитектурно-художественный стиль) идет беспрерывный митинг, во многом напоминающий бессмертное лето нашего 1917 года. Седовласые книжные черви, вышедшие из читален подышать и отдохнуть, защищаются цитатами из Милля, Брайса и Джефферсона против бойко наседающий молодых людей неопределенных занятий и далеко не англосаксонского типа. Не только имена и термины, сыплющиеся в их страстных репликах, но и самый строй и мелодика их английской речи напоминают, в новой форме, о давно и интимно знакомых вещах.

Внизу льется густой поток стальных машин, время от времени останавливаемый на несколько секунд магической дубинкой полисмена и миганием цветных огней. Со всех сторон на невысокое здание библиотеки и на толпу интеллигентных молодых людей с головокружительной высоты недоверчиво и неодобрительно смотрят короны небоскребов. Вечереет, и эти вершины зажигаются электрической иллюминацией; от ее холодного света еще более жуткой кажется тьма в тысячах окон, зияющих на колоссальных фасадах. По тротуарам льются бесконечные вереницы пешеходов, с опасливой оглядкой на извечных врагов — автомобили — движущихся к автоматическим ресторанам и к залитым светом входам в «говорящие» кинематографы: законная награда нехитрыми удовольствиями приходит чредой после дня утомительной и бессмысленной работы.

Оба лика двуединой утопии материалистического века глядятся друг в друга на этом клочке мостовой огромного, но всячески невеликого города, переполненном толпами стандартизованного демоса. Бесчисленные этажи символических твердынь сверхкапитализма, банальная роскошь магазинов мод и поддельных предметов искусства, великолепные многоцилиндровые автомобили переглядываются с толпами рабочих и конторских барышень, с серыми пятнами безработных в скверах и с кучками еврейских радикальных интеллигентов, осаждающими библиотеку.

Еврейский элемент здесь богато представлен в обоих лагерях, у толстых и у тонких, и нигде, может быть, так ясно, как в американско-еврейской среде, не чувствуется существенное единство, скрывающееся вот уж именно под обоими видами материалистической одержимости и о котором уже догадываются некоторые мыслители, несмотря на всю показную шумиху «классовой борьбы». Игрой грязных пальцев биржи явственно вдохновлены громовые филиппики социалистических ландскнехтов печатного слова. Высшая математика университета на знаменитой Уолл-стрит намного опередила устарелую элементарщину революционных катехизсов с их топорным учетом «конъюнктур» и исчислением сроков вожделенного взрыва: с ее точки зрения, этот взрыв есть всего лишь один, весьма невероятный шанс в крупной игре, в гомерической борьбе за богатство и власть. Стандартизация и систематическое оглупление распыленных масс мировых городов посредством спорта, криминальных сенсаций, кинематографа и социализма вместе с неустанной проповедью доступности и желанности малых жизненных благ мира сего почти идеальным образом обеспечивают основные интересы имущих классов.

История американско-еврейского опыта завершается еще одной неудачей на длинном пути народа-неудачника. Миллионные цифры американских гетто и их мнимые количественные достижения в смысле общественной организации, самопомощи и того, что на демократическом языке именуется просвещением масс, не должны никого обманывать. Детальное описание действительности, скрывающейся под соблазнительной и хорошо оплачиваемой рекламой, завело бы нас слишком далеко. Удовольствуемся утверждением, что эта действительность во всем под стать общему для Америки жизненному стилю анархически-безобразной крупности, лишенной истинного величия.

Американско-еврейский замысел разделяет еще другую особенность этого стиля: его культурную провинциальность и несамостоятельность. Социально-бытовые формы жизни американского еврейства могут вызывать интерес своей курьезной уродливостью, но не в состоянии прибавить что-нибудь существенно новое к нашему культурно-историческому опыту.

Все пути, стоящие перед американским еврейством — бытовая американизация, религиозная протестантизация, окончательное порабощение магнатами биржи или окончательное подпадение под одержимость социальной утопией по-разному ведут в один и тот же тупик.

Основные вопросы будущности исторического еврейства будут решены в пределах его евразийского сосредоточения. Факт существования современного американского центра ничем не уменьшает важности этого основного культурного очага. Рассмотрение комплекса неблагополучных американско-еврейских проблем опять приводит к основному русско-еврейскому узлу. Тем не менее результаты американского опыта исполнены высокой поучительности. Его предостерегающий пример должны непрестанно иметь перед глазами те, кто хочет честно послужить в будущем родному народу, не впадая опять в рецидивы утопизма.

Да будет нам позволено заметить, что и чисто русская эмиграция в Америке, не исключая и ее последнего, наиболее патриотического наслоения — беженцев гражданской войны, с тревожной быстротой поддается соблазнам демократической стандартизации. Для дела грядущего возрождения России большинство этой массы можно считать безвозвратно потерянным.

К несчастью, американские соблазны обладают силой действовать и на расстоянии. Об этом красноречиво свидетельствует пример Европы. Над угрозой американизма не мешало бы призадуматься и идеологам, и вождям общерусской политической эмиграции, в среде которой в последнее время не редкость встретиться с вожделениями об американизации будущей России.

Настает время, когда американский опыт еще раз и по-новому становится доказательством от противного.

В грозном испытании революционной катастрофы достигаются истинные отношения и сокровенные смыслы вещей, прежде закрытые пыльной паутиной лжи и условной словесности. Впервые облеклись в плоть и кровь предметы доступные прежде только логизирующему отвлечению; разделилось незыблемо соединенное, соединилось несовместимое, и истинная цена людям и вещам обозначилась с предельной ясностью и остротой.

С каждым днем все яснее обнаруживается истинный нравственный лик самого безнадежно закоренелого адепта оптимистического изуверства, самого ненасытного меломана призрачных звуков утопической музыки — еврейского «периферийного» интеллигента. Окончательно и невозвратно уходит в прошлое столь знакомый, столько раз увековеченный разночинно-интеллигентской литературой образ неприкаянного еврея, вечно гонимого идеалиста-непротивленца, взыскующего земного царства истинной правды в людях. Не ушел и он от великого пересмотра сущностей и ценностей, глубоко забирающий скальпель великого испытания отделил и в нем существенное от привходящего и случайного, и во вчерашнем аскете-бессребренике со слишком недвусмысленной ясностью проступают черты мстительного хищничества, злобного изуверства, идоложертвенной ярости и холопского, слепого, нерассуждающего усердия перед калифами на час (отнюдь не только коммунистическими). Исполняются как будто предсказания злейших антисемитов, и все беспомощнее звучит оправдательный лепет еврейских «прогрессивных» деятелей, все еще тщетно хватающихся за мнимые остатки давно промотанного нравственного капитала, нажитого предыдущими поколениями в десятилетиях преследований и страданий. Мало можно найти случаев, где бы столь выпукло проявилось много раз изобличенная органическая неспособность «прогрессивных демократов» к мало-мальски соразмерному пониманию происшедшего в наши страшные годы — во всей его грозной непоправимости, упраздняющей и обессмысливающей все унаследованные из прошлого мерки и шаблоны.