Яков Бромберг - Евреи и Евразия

Труд предстоит тяжелый, упорный и многолетний, ибо разрушения произведены ужасающие, окружающая ненависть и недоверие возросли многократно задела, в которых нам зачастую некого будет винить, кроме самих себя. Нужна для этого труда прежде всего — беспощадная и последняя искренность и с самими собой, и с другими, трезвая прозорливость истинного реализма и мудрая воздержность требований и притязаний. Наипаче же надо гнать от себя соблазны пошло-оптимистического нетерпения и не обманываться насчет истинных размеров сил зла в этом мире. Во времена безудержного разгула розово-утопического оптимизма вожделений и страстей разумные и честные люди должны делами и словами проповедовать здоровый пессимизм самообуздания и самоограничения.

Тридцатые годы. Утверждение евразийцев. Б.М., 1931.

«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые»… Конечно, не скоропреходящее земное блаженство имел здесь в виду поэт: в его время, в те, другие, классические 30-е годы еще свежа была память о грозных годах революции и империи. Но за слепой борьбой страстей и вожделений скрываются иные, высшие и оправдывающие смыслы. В духовной глубине человека живет неистребимо «любовь к року», жажда подвига и ответственности, вины и искупления. И потому возможно утвердительное приятие исторической катастрофы во всей ее неизбывной трагике — для кабального подданного невиданной по деспотизму власти, как и для подневольного изгнанника.

В лотерее истории на долю нашего поколения опять выпало тяжкое счастье выигрыша. При нас закончился некий звездный цикл, «великий год», и именно мы удостоились наблюдать очередное затмение солнца истории, и для нас оно заиграло невиданными, нездешними огнями. Будем же, как звездочеты, ловить драгоценные мгновения нашего тяжкого опыта, в котором столь явственно заколыхалось «покрывало Майи», зашатались еще вчера, казалось, непоколебимые устои, и сокровенный смысл всего того, что раньше прикрывалось косностью мысли, ложью и условностями, придвинулся к нам до жуткой близости. На наших глазах половодье истории смывает и разбивает в щепы целые царства, навеки разрушает давние и привычные скрепы, уводит в область предания целые культурные миры. Но в то же время завязываются новые, еще странные и непривычные связи, выявляются неожиданные итоги предыдущих развитий, облекаются в плоть неожиданнейшие сопоставления и на многие годы устанавливаются очертания новой исторической реальности, совсем не похожие на то, что предсказывалось глубокомысленными научными прорицателями и не в меру нетерпеливыми утопистами.

Универсально-историческая катастрофа русской революции одним из своих ответвлений и следствий означает крупный поворот на длинном историческом пути ветхого деньми Израиля. Колеблется и обваливается идейное здание, больше ста лет с надеждой и тщанием возводившееся евразийскими идеологами и «властителями дум». Истончаются и рвутся бесчисленные нити на поношенных одеждах еврейского просветительства и рационализма западничествующего толка. При всем официальном оптимизме еврейских деятелей и дельцов опасность духовного оскудения неминуемо следует за небывалым территориально-политическим и экономическим разгромом основной этнической базы иудейства — востоеврейского народа России.

Все надежды фанатического еврейского западничества на наших глазах заканчиваются крушением — и вожделенное царство разума и справедливости, оказывается, либо не задалось совсем на земле, либо придет совсем не оттуда, откуда все его ожидали. Наряду с неуклонным распылением социальных связей в среде урбанизованного и стандартизирующегося западного человечества по мере его «освобождения» от высших сословий, от уз церкви, монархии и плутократии (последнее, конечно, еще только in spe) растут в то же время в Европе и Америке силы национально-культурной дифференциации в первобытном, расово-этническом смысле. И не добром, к изумлению еврейских деятелей и идеологов, этих самых верных рыцарей «свободы» и «прогресса», поминается теперь их неустанная историческая борьба против «темных сил» за «нашу и вашу» свободу и право. Не настает гармонического слияния культур и народов в служении истине и справедливости, все крепчают диссонансы духовных ритмов европейско-арийской и азийско-еврейской стихии, все напряженнее и непримиримее делается силы отъединения и отталкивания.

Завершает свой предустановленный круг дело М. Мендельсона, не оправдав чаяний, на него возлагавшихся, и исторические итоги его взвешены на весах и найдены очень легкими. Впрочем, отбросим привычную еврейскую односторонность: как общее правило, всякий культурно-исторический почин губится руками не врагов и гонителей, а адептов и последователей, и наследие Мендельсона постигла та же участь. Первоначальная чистота учения и возвышенность личного примера основоположников, как всегда, помутнела и измельчала у эпигонов и подменялась слепой притязательностью оскорбленных самолюбий, нетерпеливой жаждой преждевременных итогов и удовлетворений.

Наступает конец еврейского западничества, не в меру засидевшегося за столом истории, и последние остатки его духовных энергий быстро растрачиваются в идейном организме еврейско-интеллигентского фанатизма — как в лжегосударственнической, сионистской, так и в лжерелигиозной, коммуно-социалистической разновидности единой утопии.

Но еще жив и силен дух древней религиозно-культурной традиции в народных низах, в реалистической и практической тенденции народной мудрости, сложившейся в тысячелетиях житейского и политического опыта. И расхождение между основной культурно-религиозной стихией восточноеврейского народа и его «правящим слоем» интеллигентов, утопистов и денежной буржуазии, столь давно и привычно представляющим Израиль на исторической сцене, к нашему времени достигло необычайной остроты. Не будет большого преувеличения в сравнении этого расхождения с общеизвестной послепетровской культурной псевдоморфозой «правящего слоя» в России, расколовшей русский народ глубокой трещиной надвое и повлекшей в конечном счете за собою революционную катастрофу наших дней.

В условиях небывалых культурно-государственных экспериментов, в моральной атмосфере, нагнетаемой до невыносимого давления под действием жестоких и хищных сил, поделивших вчера еще единую территорию «черты оседлости», заканчивается процесс напряженной поляризации.

Пали завесы, воздвигнутые досужим утопизмом и оптимистическим празднословием, и, как в страшной гоголевской легенде, «вдруг стало видимо далеко во все концы света»: истинная мера и цена вещам все выпуклее и ярче обрисовывается при зловещем освещении революции. Уже не беспочвенные домыслы идеологов ныне предопределяют (по крайней мере, внешне) формы национально-культурно, го бытия восточного еврейства, как это было еще столь недавно. Сейчас реалистическая проза житейского опыта, горьких разочарований понуждает его пересмотреть заново культурные устои еврейства, опять приникнуть к истокам вод, его питающих. Из-под спуда, из-под пыли долгих десятилетий прозябания на задворках культуры приходится ему извлечь старое восточное, азийское наследие, тот самый жупел, которым пугали и попрекали его враги, который так основательно был спрятан на дне души, под грудами условностей и выдумок. И уже начинает одумываться даже кое-кто из идеологов и деятелей, и уже еврейскими устами начинают произноситься еще робкие и отрывистые слова о «единственных в Европе подлинных азиатах». Для восточного еврейства пришла пора перестать напрашиваться на двусмысленные комплименты и полупризнания со стороны просвещенного Запада и по-новому, в свете исторического опыта современности, осмыслить факт нахождения исходной точки своего исторического пути в пределах — не азиатской, впрочем, а азийской, еще вернее — асийской, ближневосточной икумены. Этот основоположный факт сразу создает известную генетическую общность религиозно-культурных начал с «народом-хозяином», которого рецепция византийского православия в ином смысле вводит в круг асийских культур. Как бы ни переоценивать глубокую разницу догматического содержания православия и иудейства, и то и другое в своем мирском, универсально-историческом аспекте восходит к тому единому кругу асийской, магической культуры, яркая характеристика которого составляет одну из заслуг О. Шпенглера.