Андрей Фесенко - Русский язык при Советах

…Я в темноте петь тенором отказываюсь. Пущай, сукин сын, монтер поет.

Монтер говорит: «Пущай не поет. Наплевать ему в морду. Раз он, сволочь такая, в центре снимается, то и пущай одной рукой поет, другой свет зажигает. Дермо какое нашлось».

(Монтер).

Особенно же показателен в этом отношении фельетон Г. Рыклина «Улыбка», появившийся в «Правде» от 3 апреля 1940 г., где автор вынужден был констатировать сильнейшее засорение речи советских людей бранью:

«Идут по улице два человека. Два трезвых человека. Мирно о чем-то беседуют. Мирно – но весьма громогласно. И через каждые два слова этакое словечко, что, кажется, соседние заборы краснеют.

А еще бывают люди, которые мнят себя высокими интеллигентами. Они ответственные работники и полагают, что трехэтажность в речи – признак крепкого руководителя. И вот для простоты и «народности» они всячески «упражняются».

Идут годы, но несмотря на «расцвет социалистической культуры», брань не исчезает из обихода советских граждан. Даже Ф. Гладков, некогда наводнявший свои книги грубыми ругательствами, но позже полностью переписавший текст пресловутого «Цемента», выступил в «Литературной Газете» от 22 мая 1952 г. со статьей «Об одном позорном пережитке», в которой он вынужден признать, что

«и в нашем социалистическом обществе еще не вытравлена зараза сквернословия… Я говорю не о хулиганах, а о людях труда, о молодежи, которая училась и читает книги. Пусть у них эта ругань – напускная бравада или скверный навык, но сквернословие – в обиходе, и в нем не видят, не замечают позорного смысла. Особенно тяжело, когда изощряются в подборе скверных слов, не стесняясь уличной толпы, подростки – школьники и ремесленники».

Далее Ф. Гладков цитирует присланное в «Литературную Газету» письмо слесаря М. Громова:

«С возмущением слышишь рвущие уши слова брани от людей разного положения, возраста и пола… Ругань нецензурную можно слышать на производстве, в кабинете начальника цеха, а порой – управления и предприятия, в трамвае, в кино, в магазине, на вокзале… Невольно возникает вопрос: неужели к этому привыкли все, неужели это – нормальное явление?»

В статье «За здоровый быт» («Известия», 17 сент. 1954), между прочим, говорится:

«Инженер В. Ванчуров (Москва) обращает внимание на то, что у нас очень слабо ведется борьба со сквернословием, вошедшим в привычку у некоторых людей. Ругаются зачастую из глупого «молодечества», или, как объясняют, просто «к слову», не стесняясь присутствием женщин и детей».

В. Пономарев в статье «Дурная привычка», помещенной в «Комсомольской Правде», от 3 авг. 1954 г., также пишет:

«Зайдите в цехи, и ваш слух поразят слова-отбросы, без которых не могут шагу ступить некоторые рабочие, мастера и, чего греха таить, отдельные инженеры.

…Немало у нас и таких, как комсомолец карусельщик Михаил Каштанов, который без всякой злости в любом – и шутливом и самом серьезном – разговоре пересыпает свою речь бранными словами…

Сквернословие, как ржавчина, въедается в быт людей, мешает жить и работать».

В передовой этой же газеты от 16 октября 1954 года с возмущением говорится о том, что в одном из московских студенческих общежитий «сквернословие считается своего рода лихостью, оно стало значительной частью разговорного лексикона».

Бранью пестрят даже столбцы центральных газет, ведущих время от времени кампании по борьбе с бранью в быту и на производстве. В этих газетах брань служит подкрепляющим элементом критики политических врагов советской власти. Не говоря уже о выражениях «белогвардейская сволочь» и «буржуазные выродки», приведем некоторые из многократно повторенных советской прессой определений лиц, осужденных по нашумевшим «показательным процессам» 1936-38 г.г.: «продувные брехуны», «отпетые прохвосты», «оголтелая банда», «жалкое охвостье», «гнусные последыши троцкистско-зиновьевской шайки», «троцкистско-зиновьевские мерзавцы», «фашистские наймиты», «кровавые псы международного капитала», «бешеные собаки фашистской охранки», «презренные гады», «бандиты, пойманные с поличным», «грязнейшие убийцы», «подлые террористы», «заживо сгнившие» и т. д. и т. п.

С некоторыми модификациями подобная лексика и до сих пор «украшает» столбцы советских газет.

Исключительная грубость советского политического жаргона не могла быть отмеченной кем-либо из отечественных критиков, ибо это было бы расценено, как «вылазка классового врага». Подобное могли себе позволить только «посторонние» наблюдатели, как, например, Артур Кестлер, побывавший в 30-ых годах в Советском Союзе и вспомнивший позже об этом явлении в своей книге «Йог и комиссар», изданной после войны:

«…новый и единственный в своем роде политический словарь, включающий в себя «бешеных собак», «дьяволов», «гиен» и «прогнивших», заменяет прежние термины политических дискуссий».

Не удивительно, что допущенная в правительственную прессу брань посетила и поэзию (см. главу «Язык советской поэзии»), к чему приобщился, правда только поздний, Сергей Есенин:

…с такой вот как ты, со стервою

Лишь в первый раз…

…Что ж ты смотришь так синими брызгами,

Или в морду хошь?…

Хулиганство, облекшееся здесь в стихотворную оболочку, было созвучно в ту эпоху общему стилю жизни, созданному, с одной стороны, ломкой старых форм, с другой, – хозяйственной разрухой, безработицей, беспризорничеством и ростом преступности, наряду с открытием при НЭП’е (новой экономической политике) разных темных кабачков, подозрительных увеселительных заведений, разлагавших и так уже шаткую мораль значительной части советской молодежи. Хулиганство приобрело такие всеобъемлющие формы, что стало угрожать государственной жизни страны. Самое опасное было в том, что советская молодежь часто воспринимала это хулиганство как чуть ли ни подвижничество, заслуживающее всякого внимания, а иногда даже преклонения. Подобную ситуацию хорошо раскрыл в сборнике «О писательской этике, литературном хулиганстве и богеме» видный тогда журналист Л. Сосновский. Во второй части своей статьи «Развенчайте хулиганство» он пишет:

«Надо признаться, что хулиганство разных видов окружено некоторым сиянием славы. На хулигана смотрят с некоторым восхищением, иногда с завистью. Его поступки расцениваются как геройство. Я говорю не о тех хулиганах, которые обретаются «на дне» уголовщины и бандитизма. О них разговор особый. Речь идет о тех героях хулиганства, что находятся среди нас, на фабриках и заводах» [34].

Именно в эту эпоху, эпоху так называемого НЭП’а, в языке широких масс стала настойчиво звучать приветствовавшаяся тогда многими «блатная музыка». Хулиган и вор становится «героем нашего времени», образцом, достойным восхищения и подражания не только со стороны рядовой молодежи, но даже и самих молодых литераторов (достаточно припомнить скандальные истории с Есениным, Ярославом Смеляковым и другими).