Ольга Буренина - Абсурд и вокруг: сборник статей

Ср. «(…) о прошлом годе изволил Федор Кузьмич, слава ему, сочинить шопенгауэр, а это вроде рассказа, только ни хрена не разберешь. Длинное такое, бля, три месяца, почитай, вдесятером перебеливали, притомился. (…) А называлось: мир как валя и представление', хорошее название, зазывное. Всегда ведь чего-нибудь в голове представляется, особенно когда спать ложишься (…)» (VI: 97). Как мы видим, шопенгауэр становится неопределенным по роду и по смыслу (длинное такое), название же произведения пишется в строку без выделения, т. е. теряет соотнесенность с реальным текстом: «А только ни о чем таком Федор Кузьмич, слава ему, в шопенгауэре не выражает, — а уж если по правде, то нудьга такая, что не приведи Господи» (VI: 98); далее говорится, что народ «все равно все раскупил», а лучше сказать, сменял на мышей, «читает, плюется».

Ср.: Ирра рассердилась и сказала :« Ты мне никто и я тебе никто, а тот, кто мне „ кто“, тому я никто, а тому, кто я „кто “ , тот мне никто » (III: 55).

Ср. в другом произведении Нарбиковой: «(Пушкин — это вогнутый Байрон, Байрон — это выпуклый Пушкин). Аввакум подхватил его, как пушинку (…)» (III: 109).

Эпштейн 2000:166.

Быть может, слово «шкаф» здесь имеет и обэриутские интертекстуальные проекции. Ср. у А. Введенского: Я вижу искаженный мир, я слышу шепот заглушенных лир, и тут, за кончик буквы взяв, я поднимаю слово шкаф, теперь я ставлю шкаф на место, он вещества крутое тесто.

«Апеллирование к дереву» прекрасно спародировал В. Набоков (Я: 218) в «Даре», в главе о Чернышевском: «Совершенно так же Чернышевский объяснял: „мы видим дерево; другой человек смотрит на этот же предмет. В глазах у него мы видим, что дерево изображается точь-в-точь такое же. Итак мы все видим предметы, как они действительно существуют“. Во всем этом диком вздоре есть еще свой частный смешной завиток: постоянное у „материалистов“ апеллирование к дереву особенно забавно тем, что все они плохо знают природу, в частности деревья. Тот осязаемый предмет, который „действует гораздо сильнее отвлеченного понятия о нем“ („Антропологический принцип в философии“), им просто неведом. Вот какая страшная отвлеченность получилась в конечном счете из „материализма“!».

Ср. Austin 1962.

Данный вывод сохраняет силу и по отношению к изобразительным и музыкальным произведениям, отвлекающимся от чувственно-конкретного начала в искусстве (нефигуративная живопись, додекафонная музыка и т. д.).

Вригт 1986: 457.

Там же: 482.

Ср. в этой связи попытку Романа Якобсона приписать смысл специально сконструированным фразам с правильной грамматикой типа англ. Colourless green ideas sleep furiously (Якобсон 1985:236).

Kripke 1962; Hintikka 1969.

Напротив, Андрей Андреевич Мясов, отправившийся за покупками, по воле Хармса покупает все, кроме мяса.

Ср., например, зачины: Жил был один принц, горький пьяница или: Петров садится на коня и говорит, обращаясь к толпе.

Ср. еще более известный диалог «Пушкин и Гоголь», построенный по тому же принципу, а также рассказ «Оптический обман», где невербально общаются два персонажа, носящих имена Семен Семенович и Мужик.

Имеется свидетельство жены Хармса Марины Малич о том, что Хармс не любил детей, но серьезно относился к своим стихам для них (Глоцер 1999:119,123). Как бы то ни было, данное стихотворение последовательно воплощает приемы абсурдистской поэтики.

Ср. подбор цитат в Циммерлинг 1999: 58–59.

Опубликовано Заболоцким в 1956 г.

Впервые опубликована в 1993 г. и перепечатана в Циммерлинг 1999.

Эпитет «иудейский» передает у Мандельштама устойчиво-негативные коннотации «пустой», «мелочный», «местечковый». Любопытно, что иудейским заботам геометра, чертящего линии на песке, противостоит стихия арабской пустыни. Еще одна индивидуальная находка поэта.

Свириденко 1917.

Возможно, отзвуком этих экспериментов являются более поздние прозаические тексты Хармса с парадоксальной заменой имен.

Более того, в древнескандинавской культуре она считалась достоянием всех членов общества и поэтому не записывалась вплоть до конца XIII в.

См. Циммерлинг 2000а.

См. Циммерлинг 2000.

Петров, Стеблин-Каменский 1979.

Множественность толкования скальдов почти всегда является либо следствием порчи текста, либо отражением неполноты наших знаний.

Естественно предположить, что он имел в виду здесь и свои собственные стихи (у поэта, кстати сказать, есть немало произведений, в которых он говорит о самом себе в третьем лице) (Кожинов 1989:13).

Ср. хотя бы антитезу « щебетанья щегла» (эмблематическая птица Мандельштама) и «русского слова», «русского языка», неразрывно связанных с «живой основой смысла» и «полных разума».

Нга doopravdy (= Spisy 3). Praha, 1998. S. 34.

Doslov (Hra doopravdy. Praha, 1967. S. 275–313).

Netečn^ diväk a jinė prózy. Utice, Škleb (= Spisy 1). Praha, 1996. S. 104–112.

Neteêný divâk. Op. cit. S. 194–205.

«Из павильона выходит мать в атласном кимоно (…) но прежде, чем подняться по двум ступенькам к двери, она неожиданно поднимает голову и изнутри видит на тонкой циновке тень от персиковой ветки» (Ibid., 201).

Neteênÿ divâk. Lîtice. Op. cit. S. 294–314.

Neteênÿ divâk. Škleb. Ор. ск. 8.370–391.

«Эти воспоминания — знак того, что вероятно, но не неотвратимо грядут определенные категории событий» (ibid., 88).

Этим расширением интеллектуальной прозы до самых границ Вайнер напоминает польского писателя Ижиковского (который был на 10 лет его старше). Ижиковский предпринял лишь одну — но, конечно, героическую — попытку интеллектуального проникновения внутрь другого разума, которой он дал загадочное и непереводимое заглавие Paiuba, занялся литературной критикой и был признан корифеем в этой области. Вайнер же продолжал свои эксперименты на протяжении всего творчества, и его резкая позиция как автора, так и критика стоила ему пожизненного вытеснения на периферию литературы, откуда он до сих пор не может вернуться к центру.

Делёз 1995: 92.

Там же: 16,28.