Мишель Шово - Повседневная жизнь Египта во времена Клеопатры

На самом ли деле Фоес уступила притязаниям прекрасного и трогательного молодого человека? Это остается тайной. Но все же известно, что повод для волнения был… А беременность девушки, исполняющей такие важные ритуальные роли, была исключена по законам храма! Сама возможность такого скандала стала последней каплей для Птолемайоса, который понимал, что судьба его брата никогда не будет ограничена тесными стенами храма Астарты.

Царь и царица сообщили о своем прибытии в Мемфис для празднования Нового года в октябре 158 года. Птолемайос послал им прошение, в котором умолял зачислить своего младшего брата в гарнизон города Мемфиса, ссылаясь на то, что их отец Главк был клерухом и умер, служа «верой и правдой» царю. В этом же послании говорилось о том, что Аполлоний был единственным его родственником и опорой и что взамен он мог бы спокойно совершать жертвоприношения ради суверенов и их детей. Именно Аполлоний передал этот документ самому царю через окошко, специально приспособленное для принятия прошений в Серапеуме третьего октября 158 года. Это прошение было немедленно принято, и юношу тут же внесли в предварительный список поступающих на военную службу. После административных сложностей и путаниц, тянувшихся около пяти месяцев, {169} 169 Lewis, Указ. соч. С. 78–79. Аполлоний был зачислен солдатом двадцать третьего февраля 157 года с теоретически выплачиваемым регулярным жалованьем. Хронические финансовые сложности в государственной системе тормозили пунктуальный перевод денег, лишая, таким образом, Птолемайоса той выгоды, которую он намеревался получить, отдав брата на военную службу. Более того, Аполлоний долгое время служил далеко от Мемфиса, тем самым невольно оставляя своего брата во все более острой нужде, который постоянно терпел нападения и насмешки со стороны врагов, бросавших камни в его окно.

Беспрерывно посылая жалобы, Птолемайос добился, чтобы его брат к лету 156 года был переведен в ведомство начальника правоохранительных органов мемфисского некрополя в качестве агента-осведомителя. Наблюдая как за знатными паломниками, так и за подозрительной толпой, которая постоянно находилась на паперти храма, он докладывал о подозрительных личностях, в частности о тех, которые пользовались правом убежища, дабы уйти от уплаты налогов или царского правосудия. В то же время он мог запугать противников своего брата, тем самым обеспечивая Птолемайосу относительно спокойное существование. Начальство отметило великолепное знание Аполлонием общества Серапеума и назначило его хранить карточки, удостоверявшие принадлежность к охранительной системе, и другие документы, которые бы могли ему помочь в нелегкой работе информатора. Эти документы были найдены среди его личных бумаг. {170} 170 О бегстве двух рабов см., например, материал в данной книге, с. 135. Но старания Аполлония вызывали не только уважение и восхищение начальства, но и смертельную вражду. Подробности проявления такой враждебности нам не известны, но письма, всегда полные беспокойства, заставляют думать, что он чувствовал себя в ловушке: однажды Аполлоний был вынужден заплатить штраф в пятнадцать талантов из-за некоего беглеца по имени Менедем, который часто являлся ему в кошмарах и даже угрожал его жизни. Закончилось тем, что юноша даже обозначил причину своих беспокойств: это были сны его брата Птолемайоса, внушенные Сараписом и другими богами, которые оказывались виновны в сложившейся ситуации. В одном из своих последних писем, полных сарказма и горечи, Аполлоний бросает в лицо брату следующие слова: «Я заклинаю тебя Сараписом: если бы во мне оставалась хоть капля каких-то сомнений, ты никогда бы меня больше не увидел, потому что ты только и делаешь, что врешь, и боги твои вместе с тобой! Именно они затянули нас в это болото, в котором мы и увязнем. Если бы ты увидел (в своем сне), что мы сможем из этого выпутаться, то это означало бы (еще большее) погружение в грязь! <���…> Мне должно быть стыдно за то, что мы доверились химерам, посылаемым богами, и за ту веру в сны, в которой мы заблудились. Счастливо оставаться!» {171} 171 UPZ I 70; илл. — табл. V.

На оборотной стороне листа рядом с адресом можно прочитать последний ироничный штрих: «Для тех, кто говорит Правду!» Мы понимаем без труда ужасное разочарование Птолемайоса, видевшего, как фундаментальные ценности его собственного мира были поруганы братом, которого он воспринимал как собственного сына. Некоторое время спустя, двадцатого сентября 152 года, начальник охраны написал Птолемайосу, жалуясь на то, что Апполоний пропал, оставив его одного в ситуации полной анархии в храмах некрополя. На этих грозных предзнаменованиях записи архива Птолемайоса резко обрываются, оставляя нас гадать об окончании этой истории: смерть или вынужденный уход Птолемайоса из Серапеума, блуждания его брата в абсолютной моральной растерянности. Боги покинули их, но могло ли быть иначе в этом разбойничьем притоне, которыми отныне стали их храмы? {172} 172 UPZ I 71.

С конца Средневековья мумия — практически только она — была воплощением Египта фараонов. Интенсивно используемая сначала в качестве сырья для удобрений и медикаментов, позже она стала предметом огромного количества болезненных фантазий о древней цивилизации, в особенности в эпоху романтизма. Если Египет кажется нам страной мертвых, то вовсе не потому, что смерть у египтян занимала место намного более значимое, чем у других древних народов. Даже прогресс, сопряженный с повышением уровня жизни, гигиеной и медициной, не может сделать смерть менее значимой и менее пугающей в нашем представлении. Но в Египте как нигде более природные условия сопрягались с человеческими усилиями, чтобы сохранить тела умерших на таком высочайшем уровне, о котором они сами, естественно, не подозревали, и который до сих пор заставляет нас поражаться этому искусству. Египетские погребальные обряды и традиции эпохи фараонов продолжались более пяти тысяч лет и прекратили свое существование лишь с окончательной победой христианства, чьи представления о загробном мире не предусматривали такого трепетного отношения к покойникам.

Проведение подобных обрядов более известно нам по оставленным свидетельствам в текстах, нежели по археологическим раскопкам, несмотря на то, что именно археологические сенсационные открытия в этой области более всего способствовали развитию египтомании в наше время. Итак, эти верования и традиции претерпели огромное количество трансформаций в течение тысячелетий. В интересующей нас эпохе происходит заключительная фаза подобной эволюции. На самом деле, как и во всех культурных областях цивилизации, анализирующей свое прошлое, изменения совершаются через взаимопроникновения различных уровней веры и практических обрядов. Традиция постепенно обогащается развитием старых фундаментальных концепций, которые определяли египетскую веру в загробную жизнь человека, в бессмертие человеческой души. Таким образом, погребальные ритуалы, записанные в папирусах на иератическом языке, а иногда иероглифами на стелах или саркофагах, свидетельствуют о существенных переустройствах и постепенном пересмотре древней традиции. Теперь она развивалась в направлении, более соответствующем новым жизненным реалиям, перемежая внутри себя свежие предубеждения с различными главами из Книги Мертвых Нового царства или с отрывками древних осирических литургических текстов, ранее предназначавшихся только для погребения царей и цариц. {173} 173 J.C. Goyon. «La literature tardive». В кн.: Textes et langages de l'Egypte pharaonique (Hommage Champollion). III. Le Caire, IFAO, 1972. P. 73–81.