Алексей Марков - Что значит быть студентом: Работы 1995-2002 годов

В ином ключе, с точки зрения эволюции социального института, преподносит историю высшей школы вторая книга Фицпатрик о социальной мобильности в нэповской России. Студенчеству в ней уделяется заметное место [35] Fitzpatrick S. Education and Social Mobility in the Soviet Union, 1921–1934. Cambridge, 1979. . Автор сосредоточила свое внимание на так называемой «пролетаризации» университета и сопутствующих проблемах — чистках студенчества и студенческих организаций, взаимоотношениях большевиков и «красных» вузовцев. Уже тогда, на опубликованных материалах, Фицпатрик показала противоречивый, «анархический» характер знаменитой «чистки» 1924 года и быструю нейтрализацию ее последствий восстановлением значительной части исключенных в следующем 1924/1925 учебном году. Она вновь подчеркнула значение региональных и ведомственных противоречий и впервые отметила решительную перемену в отношениях между партийными верхами и «новыми» студентами после дискуссии с Троцким в 1923–1924 годах, когда многие коммунисты высших учебных заведений — московских прежде всего — поддержали оппозицию. Вопрос о «пролетаризации» рассматривался сквозь призму исследования социальной мобильности в раннюю советскую эпоху, в отличие от недавней статьи Фицпатрик «Приписывая класс», сместившей акценты давней дискуссии в сторону анализа соотношения сословного и классового в сознании человека 1920-х годов [36] Fitzpatrick S. Ascribing Class: The Construction of Social Identity in Soviet Russia // The Journal of Modern History. 1993. V. 65. № 4. P. 745–770. .

Особо следует выделить работы об интеллигенции и отдельных ее группах, о профессуре и студенчестве в первую очередь. Блестящая монография С. Кассова о профессуре и студенчестве предреволюционной России отличается исключительным богатством материала и тонкостью анализа [37] Kassow S. D. Students, Professors, and the State in Tsarist Russia Berkeley; Los Angeles; L., 1989. . Среди прочего ее автор уделил значительное внимание идеологическим, психологическим и организационным предпосылкам студенческого движения, социальным условиям жизни студентов, включая противоречия учебного процесса и внутриуниверситетской политики. Он впервые в современной историографии подчеркнул доминанту корпоративной установки во взгляде дореволюционного студента на мир, минимизировав при этом значение «политики»: движение учащихся высшей школы 1890–1910-х годов было, по его мнению, прежде всего движением за корпоративные права и совпадало с намерениями студентов-политиков лишь постольку, поскольку они не расходились с воображаемыми целями корпорации. Не вполне соглашаясь с рассуждениями автора, — ибо в России последних десятилетий старого режима политическое звучание приобретала отнюдь не только «чистая» политика, и те же студенты рассматривали свое противостояние с чиновником как политический акт, — признаем, что открытие новой перспективы, вероятно, неизбежно вело автора к такого рода простительным преувеличениям. Кассов справедливо обратил внимание коллег и на непродуктивность рассмотрения истории студенчества вне контекста его отношений с профессурой и государственной бюрократией: этот подход стал фундаментом и настоящей работы. Наконец, им были высказаны важные, хотя и спорные, суждения по частным проблемам: например, о преобладании младшекурсников среди лидеров студенческого движения в силу их относительно большей «свободы выбора». Мы полагаем, что уже в 1910-е годы ситуация изменилась вследствие возникновения легальной студенческой политики (после манифеста 17 октября 1905 г.), следствием чего стала «бюрократизация» студенческого движения. Однако важно само обращение к проблематике лидерства. Таким образом, исследование Кассова очертило новые контуры для исторического рассуждения о российском студенте рубежа веков.

Книга Дж. Макклелланда «Самодержцы и ученые» о профессуре в царской России высвечивает студенческий жизненный мир с другой стороны, с точки зрения ближайшего партнера-противника студентов — профессорско-преподавательской корпорации [38] McClelland J.C. Autocrats and Academics: Education, Culture, and Society in Tsarist Russia Chicago; L., 1979. . Сословное самосознание профессорской корпорации, ее двусмысленные отношения с государственной администрацией, идея автономии университета и «мистика науки» как базовая черта профессионального сознания — эти векторы отчасти предопределили и ход наших размышлений о том, как представлял себе студент профессора, его наставника и оппонента в одном лице.

Наконец, мы можем указать ряд работ (диссертаций и статей) собственно о студенчестве: диссертацию М. В. Борисенко о петроградских студентах накануне Первой мировой войны — обстоятельную работу, где акцент поставлен на перипетиях политической борьбы в студенческой среде; диссертацию и статью П. Конечного о Петроградском университете в первые послереволюционные годы, и в особенности о чистке 1924 года в нем; диссертацию И. Н. Селезнева о социологии советского студенчества 1920–1930-х годов; многочисленные работы о рабфаковцах и, в целом, об изменении социального состава студенчества [39] Борисенко M. B. Студенчество Петербурга в 1907–1914 годах. Автореферат канд. лис. Л., 1984; Konecny P. Chaos on Campus: The 1924 Student Proverka in Leningrad // Euro-Asia Studies. 1994. V. 46. № 4. P. 617–635; State Paternalism, Campus Culture and the Soviet Student Community, 1917–1941 (рукопись). 1994, Селезнев И. Н. Социологические исследования проблем студенческой молодежи в СССР (20-е — первая половина 30-х гг.). Канд. дис. Л., 1981; Lane D. The Impact of Revolution: The Case of Selection of Students for Higher Education in Soviet Russia 1917–1928 // Sociology. 1973. № 7. P. 241–252; McClelland J.C. Proletarianizing the Student Body: The Soviet Experience during the New Economic Policy // Past and Present. 1978. № 80. P. 122–146 и др. . В них мы находим важнейшую информацию для нашего сюжета — поэтому читатель не раз встретится с цитатами и ссылками на эти работы. Кроме того, данной группе исследователей в той или иной мере присуща та точка зрения на изучаемый предмет, от которой мы сознательно отталкивались. Их позицию наиболее отчетливо сформулировал П. Конечный в своей неопубликованной работе о студенческой культуре 1917–1941 годов: эта культура представляется в виде константы, longue durée, благополучно пережившей потрясения 1910–1930-х годов. Со своей стороны, мы настаиваем на разрыве, отделяющем концепцию студента начала века от идеи вузовца середины 1920-х годов, на том, что связь между ними может быть установлена только «археологически», используя лексикон М. Фуко, по «следам» предшествующей этики в последующей.

Кратко остановимся на месте студенчества в трудах по истории политической и идеологической борьбы, экономической и социальной структуры и ее эволюции, культуры России 1910–1920-х годов. Читатель сталкивается с настоящим морем литературы: от бесчисленных диссертаций, статей и книг о деятельности партийных, комсомольских и профсоюзных организаций в стенах высшей школы (не говоря о созданных на рубеже 1910–1920-х годов структурах партийного высшего образования) и кончая историями литературной и художественной жизни, театра, кино, библиотек и чтения, праздников [40] Сафразьян H. Л. Борьба КПСС за строительство советской высшей школы. 1921–1927 гг. М., 1977; Красникова А. В. Студенческая организация при Петербургском комитете РСДРП(б) и ее вклад в советское государственное строительство в первые послеоктябрьские месяцы 1917 г. // Проблемы государственного строительства в первые годы Советской власти / Под ред. Ю. С. Токарева. Л., 1973. С. 67–82; Лейкин А. Я. Против ложных друзей молодежи. М., 1980; Шилов Л. A. Создание и укрепление партийных организаций вузов и их участие в борьбе за политическое завоевание высшей школы в первые годы советской власти (1917–1921 гг.) // Вестник ЛГУ. Серия истории, языка и литературы. 1965. № 8. Вып. 2. С. 14–24; Фортунатов В. В. Революционное студенчество и вузовская интеллигенция Петрограда-Ленинграда в 1921–1925 гг. // Великий Октябрь и молодежь / Под ред. В. И. Лариной. Л., 1978. С. 20–37; Bailes К. Е. Technology and Society under Lenin and Stalin: Origins of Soviet Technical Intelligentsia, 1917–1941. Princeton; New Jersey, 1978; Зак Л. М. История изучения советской культуры. М., 1981, и мн. др. . Безусловно, на этом фоне какие-то сюжеты освещены весьма поверхностно, а другие исключительно тенденциозно — особенно те, которые касаются политико-идеологической истории студенчества [41] Практически отсутствует сколько-нибудь полная история политической жизни университета в 1917–1921 годах; то же можно сказать об истории небольшевистских политических объединений студентов. В какой-то — хотя и очень малой — степени утешением служит цитированная в примеч. 1 (в файле — примечание № 40. — верст .) небольшая работа А. Я. Лейкина. . Чтобы «нарисовать» на базе наличной историографии картину политической и идейной жизни петроградского студенчества, согласующуюся с современными представлениями об объективности, приходится учитывать немногочисленные и не всегда конкретные упоминания в работах по истории высшей школы в целом и по истории научно-преподавательских кадров. Отметим, в частности, интересные (для времени их появления в свет) исследования Федюкина, Соскина и некоторых других историков [42] Федюкин С. А. Великий Октябрь и интеллигенция: Из истории вовлечения старой интеллигенции в строительство социализма. М., 1972; Он же. Борьба с буржуазной идеологией в условиях перехода к нэпу. М., 1977; Партия и интеллигенция. М., 1983; Соскин В. Л. Ленин, революция, интеллигенция. Новосибирск, 1973. . Сосредоточенные на различных аспектах эволюции той или иной группы научных и технических специалистов, книги Бэйлса, Джоравского, Ивановой также значительно расширяют наши сведения об учебной организации и социальных условиях существования студенчества [43] Bailes K. J. Op. cit.; Joravsky D. Soviet Marxism and Natural Science, 1917–1932. L., 1961; Иванова Л. В. У истоков советской исторической науки М., 1968; Она же. Формирование советской научной интеллигенции (1917–1927 гг.). М., 1980; Ульяновская В. А. Формирование научной интеллигенции в СССР. 1917–1937 гг. М., 1966. . Эти исследования позволяют лучше понять профессиональные особенности самосознания студенчества разных вузов и факультетов, формы самопонимания и самопроявления студентов технических, естественнонаучных и гуманитарных специальностей.