Алексей Марков - Что значит быть студентом: Работы 1995-2002 годов

Несмотря на кажущуюся очевидность (ведь предпринимает же автор данное исследование), на этот вопрос едва ли существует простой и однозначный ответ. Во-первых, он связан с более общим вопросом о современном состоянии социальной психологии: ибо исследования больших социальных групп как социально-психологических объектов имеют весьма короткое прошлое и вызывают гораздо больше вопросов, нежели дают ответов [15] Об истории исторической психологии см.: Белявский И. Г., Шкуритов В. А. Психика. Культура. История. Ростов-на-Дону, 1990. . Во-вторых, проблематичной остается «законнорожденность» самой исторической психологии, равно как и ее место на древе социальных наук: если речь идет об ответвлении истории, то едва ли разумно стремиться к моделированию сложившегося в социальной психологии инструментария научного анализа; равно бессмысленна и погоня за некоей неуловимой «историчностью» на территории социальной психологии (и все это при условии, что историческая психология вообще возможна!).

Посмотрим, какие решения предлагали наши предшественники, рискнувшие создать несколько различных версий историко-психологического исследования. Одной из первых возникла так называемая «психоистория», ориентированная на психоанализ и получившая особое распространение в США [16] Есть несколько классических американских исследований, выдержанных в этом жанре: Demos J. P. A Little Commonwealth N. Y.: Oxford UP, 1971; Demos J. P. Entertaining Satan. N.Y.: Oxford UP, 1982. . Ее представители предпочитали жанр психоаналитической биографии, что было весьма логично в рамках фрейдистской парадигмы. Биографии Вильсона, Гитлера, Александра Македонского и даже самого «отца-основателя» З. Фрейда вошли в моду. Вскоре психоисторики заинтересовались и более сложными для психоаналитического метода историческими реалиями, так называемым коллективным бессознательным — на материале средневековых процессов над ведьмами, прихода германских нацистов к власти, судеб первых американских колонистов [17] Demos J. P. A Little Commonwealth. . Главные претензии, предъявляемые к психоистории оппонентами, сводились, во-первых, к критике ее теоретической базы — психоанализа как «ненаучной» доктрины и, во-вторых, к изобличению ее антиисторизма, то есть взгляда на исторического по своей сути субъекта (социальную группу) как на раз и навсегда данного, наделенного, так сказать, одной и той же психобиологической социальностью. Кроме того, психоанализ все-таки мало помогал решению проблем исторической психологии больших социальных групп, оставаясь (и будучи изначально) ориентированным на опыт «изолированного» в социальном отношении субъекта буржуазного общества начала века.

Другая попытка «сконструировать» историческую психологию принадлежала небольшому кругу французских ученых школы И. Мейерсона. Ее главным представителем остается историк античности Вернан [18] См. фундаментальную для этой традиции работу Мейерсона и книги Вернана по истории греческой мысли: Meyerson I. Les fonctions psychologiques et les œuvres. Paris, 1948; Vernant J.-P. Op. cit. . Эта школа была многим обязана философии, социологии и этнологии начала века: Бергсону, неокантианцам, Дюркгейму и Моссу, Леви-Брюлю. Впоследствии, в 1950–1960-е годы, она испытала сильное влияние структурализма Леви-Строса. Мейерсон сконцентрировал свое внимание на проблематике человеческих «творений» — «œ uvres» — как историко-психологического феномена: их структуре, объективации и т. п. В свою очередь, Вернан «наложил» эту теоретическую схему на историю личности в Древней Греции, будучи одним из пионеров исследований такого рода. Возможная претензия к мейерсоновской традиции может быть сведена к критике некоторой искусственности их построений, так сказать «насилия» над историей, ибо сами концепты Мейерсона представляются не столько «археологией» сознания, сколько онтологической схемой, которая сконструирована на основе и посредством анализа (в определенной этической проекции) современной ему личности, без учета многочисленных исторических разрывов.

Наконец, выделим демарш школы Анналов — историю ментальностей, которая не является исторической психологией в собственном смысле слова, но «работает» в том же направлении. Французские историки, отойдя в 1970-е годы от социально-экономической тематики, привнесли методологию Анналов в сферу истории духовного мира. «Longue durée» была найдена и там: «анналисты» стремились обнаружить и описать некие фундаментальные, «неподвижные» черты психологии человека Средневековья и раннего Нового времени, что им, до известной степени, удалось [19] См., напр.: Ariès P. Essai sur l’histoire de la mort en Occident du Moyen-Age à nos jours. Paris, 1975; Corbin A. Les filles de noce: Misère sexuelle et prostitution au XIX e — XX е siècles. Paris, 1978; Duby G. Le chevalier, la femme et le prêtre: le mariage dans la France féodale. Paris, 1981, и мн. др. Имеется и российская ветвь «анналистской» традиции, представленная А. Гуревичем и его учениками: Гуревич А. Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. М., 1989; Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолствующего большинства. М., 1990, и др. . Вопросом остается, шла ли речь действительно об исторической психологии или скорее о выявлении «эпистем» — базовых моделей, лежавших в основе средневекового мышления. Последнее тем более вероятно, что поворот к анализу менталитета происходил на фоне сдвига от структурализма к постструктурализму и поглощения исторической реальности языком (но не у всех авторов, традиционно связываемых с этим направлением). Что же касается собственно социальной психологии, то в лице Московичи с его концептом социальных репрезентаций, дюркгеймовским в своей основе, ее французская ветвь влияла на историографию в немалой степени: во всяком случае, «укоренение» в массовой психике «научных» теорий (что можно было распространить на отношения письменной культуры церкви и устной народной культуры в эпоху Средневековья) стало постоянным предметом медитаций историков [20] См. работу Московичи об усвоении психоанализа французской публикой и исследовательскую литературу, отражающую влияние гипотезы Московичи: Moscovici S. Psychanalyse, son image et son public. 2-e ed. Paris, 1976; Chombart de Lauwe M.-J. Un monde autre: l’enfance. De ses représentations à son mythe. 2-e éd. Paris, 1979, и др. . Принципиальной проблемой для исследователей этого поколения стал вопрос методики: как анализировать коллективное сознание людей ушедших эпох. Многим казалось универсальным традиционное герменевтическое чтение исторических источников, но под новым углом зрения. Другие пытались использовать современные аналитические методики социальных наук — контент-анализ и анализ дискурса [21] Об этих исследованиях см. в: Struever N. S. Historical Discourse I I Handbook of discourse analysis / Ed. by T.А Van Dijk. V. 1. Disciplines of Discourse. L., 1985 P. 249–271. . Причем часто авторы даже не упоминали о социально-психологической направленности их работ, сохраняя известную дистанцию между двумя дисциплинами. Со своей стороны, предпринимая исторические демарши, социальные психологи редко обсуждали эту «историзацию» своей дисциплины в качестве самостоятельной теоретической проблемы [22] Примером является работа Chombart de Lauwe M.-J., указанная в примеч. 1. (в файле — примечание № 20. — верст .). . Тут же нужно учитывать известный «антипсихологический» крен в работе наиболее влиятельного на рубеже 1970–1980-х годов французского мыслителя М. Фуко, отмечавшего органический антиисторизм психологической науки [23] Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук / Пер. Н С. Автономовой и В. П. Визгина. СПб., 1994. С. 368–385. . Главной проблемой «анналистов» стала нормативная природа их анализа. Критика структурализма быстро обнаружила сугубо эвристический характер «структур-эпистем», как бы ни оценивался этот факт с философской точки зрения.