Л. Зайонц - На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян

В более широком смысле шахматы являются моделью мира, и именно так игру интерпретировали средневековые проповедники. С одной стороны, игрок, перемещая фигуры, создает некое подобие игры жизни, он одерживает победы и терпит поражения, заключает альянсы и вступает в конфликты, а затем отходит в вечность или добивается счастья и благополучия. С другой стороны, поединки шахматных фигур и общий принцип защиты короля приближал шахматы к феодальному бою. В общем, шахматная игра оказалась богатейшим источником ярких, запоминающихся образов, и этим во многом объясняется ее огромный успех в средневековом обществе, ибо в шахматах нашли нечто вроде концентрированной и универсальной формулы жизни и исторического процесса: счастье-несчастье, взлет-падение и пр.

Потому не случайно, что трактат Якопо ди Чессоли завоевал необычайную популярность в средневековом мире: трактат был переведен на французский, английский, немецкий и голландский языки, получил большое распространение в Европе благодаря огромному числу рукописей. Наиболее известной была немецкая стихотворная версия трактата, созданная в середине XIV в. Конрадом фон Амменхаузеном – швабским доминиканцем, описавшим в своем сочинении повседневную жизнь родного города [215] . С этих пор шахматы стали излюбленной метафорой общества в средневековой культурной традиции.

Но вернемся к поставленному вначале вопросу: почему же средневековым писателям понадобилось обратиться к новой идеальной модели социального порядка – шахматам. Ведь известно, что долгое время в сознании средневековых людей доминировала так называемая трехфунк-циональная модель общества, с помощью которой можно было прекрасно описывать средневековое общество. Исходя из содержания памятника и анализа внешних условий его создания, напрашивается целый ряд соблазнительных выводов. Якопо ди Чессоли написал свой трактат, скорее всего, в период interregnum. После конца династии Гогенштауфенов и 1273 г. – назначения Рудольфа Габсбургского – государство переживает период беспорядков и анархии, рушится здание строго упорядоченной социальной иерархии [216] . С этой точки зрения трактат, в котором общество изображается в виде шахматной доски, где за каждым сословием, олицетворяемым определенной шахматной фигурой, закреплен четкий статус и положение в обществе, видимо, должен был внести элемент порядка и стабильности, преодолеть анархию и беспорядок, царившие в обществе. Вместе с тем создается впечатление, что прежняя тройственная модель наряду с другими (в основном тернарными) уже не в состоянии была вместить растущее число новых профессий, ремесел и статусов, под которыми в Средние века понимались социальные категории. В трактате Чессоли описываются чрезвычайно разнообразные социопрофессиональные категории: крестьяне, ремесленники, медики, нотариусы, купцы, трактирщики, стражи города и пр.

Если учитывать взаимосвязь социокультурных представлений с действительностью, то можно вспомнить о том, что именно в это время в средневековом обществе происходит рост городов, развиваются ремесла, появляются совершенно новые виды деятельности, усложняется социальная стратификация, заявляют о себе новые зарождающиеся городские сословия, растет социальная мобильность [217] . Одним словом, происходит общественная перестройка. Если это так, то не отражает ли наш трактат некоторую обеспокоенность автора – клирика – по поводу роста мобильности различных социальных градаций, и шахматная модель общества призвана не столько отразить усложнившуюся социальную стратификацию, происходящие социальные изменения, но и препятствовать мобильности новых сословий, указать каждому социальному страту свое, четко определенное, как на шахматной доске, место и, рассказав о правилах перемещения на доске, предписать четко кодифицированные принципы поведения каждому сословию?

Пытаясь включить новые социопрофессиональные градации в идеальную модель, клирики искали в ней средства подчинения этих социальных категорий. Но можно ли полагать, что зависимость социокультурных представлений была настолько автоматической? Эти представления не были простым воспроизведением действительности, хотя именно она их моделировала. Однако эта взаимосвязь не была столь прямолинейной и непосредственной. Между представлениями и действительностью существовало много экранов. Шахматная модель общества была не столько средством описать средневековое общество, сколько способом воздействовать на его развитие, и цель Якопо ди Чессоли заключалась не только в воспроизведении реальности, но и в ее модификации и «улучшении».

Литература

Дюби Ж . Трехчастная модель, или Представления средневекового общества о самом себе. Пер. с фр. Ю. Гинзбург. М., 2000. Liber de moribus – Liber de moribus hominum ac officiis nobilium super ludo scaccorum. Hg. Köpke. Brandenburg, 1879. Speculum ecclesiae – Honorii Augustodensis Speculum ecclesiae. Sermo generalis // Patrologiae cursus completus. Series Latina. Parisiis, 1854. Vol. 172.

Policraticus – Policraticus sive de nugis curialium et vestigial philosopho-rum. Ed. C.J. Webb. London, 1909.

Schachzabelbuch – Das Schachzabelbuch Kunrats von Ammenhausen, nebst den Schachbüchern des Jakob von Cessole und des Jakob Mennel. Hg. F. Vetter. Frauenfeld, 1892.

Dumézil C.E.R. L’idéologie traipartite des Indo-Européens. Bruxelles, 1968.

Kaufhold M. Interregnum. Darmstadt, 2002.

Martin H. Mentalités médiévales. Vol. II (Représentations collectives du XI au XV s.). Paris, 2001.

Serverat V. Le pourpre et la glebe (Rhétorique des états de la société dans l’Espagne médiévale). Grenoble, 1997.

Предметом настоящей статьи является картина Климента Редько «Восстание» (1925, ГТГ, масло, холст; илл. 1). Это произведение интересно тем, что предполагает множественность интерпретации. Картина представляет собой фигуративную композицию с элементами абстрактного схематизма. Главное, что сразу обращает на себя внимание, – здесь рассказывается о чем-то страшном, и сама картина является страшным рассказом. Проблема, возникающая в связи с анализом произведения, как раз и состоит в анализе характера и структуры представленного нарратива. Важно также понять, как данное повествование соотносится с современным ему контекстом «страшилок» в их типологических связях, чему была в свое время посвящена одна из замечательных работ юбиляра настоящего сборника [Цивьян 2001б]. Представляется существенным рассмотреть данный визуальный нарратив в плане его соотношения с традицией, а также в контексте русской литературы второй половины – конца 20-х годов. Именно такой поуровневый многоплановый анализ сможет пролить свет на неоднозначный message этой картины-рассказа.

Илл. 1. К. Редько. Восстание. Холст, масло. 1925. ГТГ.

Не менее важная проблема, возникающая в связи с исследованием данного изобразительного «текста», – это процессы, происходившие в позднем художественном авангарде и приведшие к переходу от абстракции к повествовательной фигурации. В искусствоведческой литературе на протяжении долгого времени дискутируется вопрос о том, является ли этот переход следствием изменения социально-политического климата в стране или внутренней эволюции искусства. Характер фигурации и тип нарратива в рассматриваемом произведении позволяет если не развернуть дискуссию в иную плоскость, то, по крайней мере, обозначить ряд дополнительных аспектов проблемы. Однако вначале – ряд предварительных сведений.