Л. Зайонц - На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян

Положительными качествами буряты наделяются и в других преданиях и устных рассказах: бурятский народ восприимчив ко всему новому, хозяйственен [Там же, 471], они могут быть основателями семейских сел, наделять семейских землей [Тихонова, 180, 184]. Авторитетными и уважаемыми людьми показываются и бурятские ламы.

Обрисованные положительные образы бурят и тунгусов (в данном случае они почти не отличаются друг от друга), видимо, соответствуют представлению об этих народах в массовом сознании русских старожилов Забайкалья. [228]

Так эт, чё, он [бурят. – В.К. ] балел, а чё больше каво, но каво, гыт, личили. Он: «Русский Никола, па-, памаги мене, спаси мене». Оны, гыт, потом, назавтра луче стала яму, оздаровел. Не знаю, брехня ли. Брехня можа? Кто его знает. [229]

Более широко среди семейских распространена быличка о спасении тонущего бурята. Впервые, насколько нам известно, она была опубликована Ф.Ф. Болоневым (записана им в с. Фомичево Красночикойского района Читинской обл.):

Один бурят тонул в Чикое и обратился: «Святитель христов, русский Никола, вынеси меня». И он вынес. И еще троих стариков из нашей деревни спас – лодка перевернулась, а они с божьей помощью спаслись [Болонев 1978: 79].

В с. Хилкотой, также Красночикойского района, нами был зафиксирован более интересный вариант этого текста:

Бурят танул и сваёва ламу прасил, прасил: «Батюшка, Бурхан-бог, памилуй! Батюшка, Бурхан-бог, памилуй!» Он яво ни памилавал. А он гаварит: «Батюшка, Микола, батька – маленька щапотка». Он же так молица. «Батюшка, Микола, батька – маленька щапотка, выбраси кырга, выбраси кырга». Кыргу [230] выбрасила. И вот оне даж щас верят яму. [231]

О том, что буряты почитали святого Николу, как и многие другие народы Сибири, хорошо известно по научной литературе [см.: Осокин, 150—151; Жуковская, 31; Бураева, 131—132]. Приведенные тексты еще раз подтверждают это, но, кроме того, их бытование у семейских выполняет еще одну роль – в глазах исполнителей подтверждает идею превосходства христианских святых над богами и духами, которым поклоняются буряты ламаисты и шаманисты, и, следовательно, «семейской» веры над «бурятской», что особенно хорошо иллюстрирует последняя быличка. Показательным примером осознания семейскими того, что буряты – это не просто иной, а чуждый им этнос, может служить святочный обычай переодеваться в «бурята». Известно, что такой образ ряженого присутствовал во время обхода домов на Святки в Урлуке (Красночикойский район Читинской обл.):

Под Новый год собираются маскарадить. Надеют парни сарафаны, платочек. А если у кого, например, есть девушка, она мое наденет, а мне свое отдаст. Маски надевали, волка там, другие бумажные придумывали, Музыку брали с собой – скрипку, бандуру, гармошку. Заходили к хозяевам. «Можно?» – «Можно». Заходим мы, пляшем, поем. Я, примерно, представлялся цыганом или бурятом, а она (указывает на собеседницу) – бурятка или в положении, или больная. Я над ней смеюсь. Потом начинаем цыганить [Савушкина, 118]. [232]

Здесь «бурят» – это образ этнически чужого, синонимичный повсеместно распространенному святочному «цыгану», а также «татарину», «турку», «еврею» и иным «этническим» персонажам, иноземцам и иноверцам, противопоставленным русским [см.: Ивлева, 217—218]. О том, что в других регионах Сибири молодежь, используя одежду своих соседей, «машкировалась» также в тунгусов и в хантов, упоминают М.Н. Мельников и Ф.Ф. Болонев [РСОФСДВ, 48]. Иноэтничность таит в себе опасность и скрытую угрозу [см.: Токарев, 86]. Именно поэтому в одном из записанных нами семейских заговоров от сглаза и порчи Богородицу просят спасти от «бурятского глаза»:

Мать, Присвятая Багародица,

спаси, памилуй, раба Божава (такова та)

ат спуксав, ат криксав, ат сиксав,

ат дянных, начных, будёных, палудёных,

ата всякая нячести атлятайся,

ат буряцкава глаза, еврейскава глаза,

мужскава, женскава глаза,

девичьява глаза, младенскава глаза… [233]

На наш взгляд, сходная идея послужила возникновению следующего семейского способа исправлять «испорченные» недобрым взглядом охотничьи ружья, записанного нами в с. Укыр Красночикойского района Читинской области: если охотник, стреляя из своего оружия, постоянно промазывал, то он делал следующее: вырезал на березе лицо бурятки и расстреливал его из своего «испорченного» оружия [234] . В подобном представлении о бурятах семейские не одиноки. Известно, что и нестарообрядческое русское население Забайкалья считало бурят, а также эвенков опасными, которые могли сглазить, даже не владея специальными знаниями и не имея такой цели [см.: Башаров, 12]. Образ «бурята» встречается и в песенном фольклоре семейских. В одной из «тюремных» песен, бытовавшей в 30-е гг. XX в. в с. Тарбагатай (известно две записи – А.М. Астаховой и К.А. Дмитриева), поется:

Зачем я встретился с тобой,

Зачем любить я тебя стал?

Мне назначено судьбою

Иттить в сибирские края.

Меня сошлють в Сибирь к буряткам,

Припишут где-нибудь,

А ты будешь пить, гулять, веселитца,

Все забудешь про меня… [Старый фольклор, № 12].

…Мне назначено судьбою

Иттить в сибирские края,

…………………………………

Придет цырульник с вострой бритвой

Обобреет мой висок,

Я буду вид иметь ужасный

С галавы до самых нок.

Сашлют меня, припишут

К бурятам где-нибудь… [Фольклор, № 384].

Это единственные известные нам традиционные фольклорные песенные тексты семейских, где упоминаются буряты. Записанные почти одновременно (середина 30-х гг. XX в.) и в одном селе, они имеют интересное разночтение: в песне К.А. Дмитриева пелось «меня сошлють в Сибирь к буряткам », в песне А.М. Астаховой – «сашлют меня, припишут / К бурятам где-нибудь». Дело в том, что в первом варианте более выражена любовная линия. Она и начинается как типичная лирическая песня («Зачем я встретился с тобой…»). Ссылка к «буряткам» лишь подчеркивает страдание героя песни и его возлюбленной, а с другой стороны, видимо, указывает на возможность брачных отношений сосланного мужчины с бурятскими женщинами, что, как известно, в Забайкалье не было редкостью. Во второй песне любовная линия сведена к минимуму, и здесь «буряты» – лишь маркер далекого Забайкалья, «края каторги и ссылки». Другие песни семейских, где упоминаются буряты, явно позднего происхождения и носят авторский характер. В них рисуется счастливая и дружная жизнь русских и бурят в Забайкалье, которая наступила при социализме: