Фелипе Фернандес-Арместо - Цивилизации

В дневнике, приписываемом неизвестной женщине, описано происходившее свыше тысячи лет назад полное опасностей и трудностей возвращение домой по морю. Женщина рассказывает о плавании в 936 году из префектуры Кочи на южном острове Сикоку — в залив Осаки. На карте это расстояние кажется совсем небольшим, но в Японской империи того времени это было путешествие с далекой границы, с отдаленного островного поста в столицу. Автор дневника называет себя женой возвращающегося губернатора провинции. «Мне говорили, что дневники — мужское дело, — пишет эта женщина. — Тем не менее я тоже пишу дневник, чтобы проверить, по силам ли это женщине».

Авторские описания часто подвергают сомнению на том основании, что это не может быть делом рук женщины [861] Keene, Travellers, op. cit., pp. 21–25. ; однако среди самых выдающихся японских писателей того времени есть и женщины, а несколько поколений спустя женщины вообще доминируют в литературе. Использование японского языка, а не китайского, который предпочитали мужчины, помещает дневник в категорию, известную в Японии как «женская литература». Ученые, считающие дневник произведением мужчины, приводят два довода: во-первых, нет сопоставимой литературы той эпохи, созданной женщинами. Этот аргумент можно использовать и для доказательства противного, ибо от упомянутого периода вообще почти не осталось литературных произведений, а в тех, что уцелели, мужчины не пишут на японском и не представляются женщинами. Во-вторых, утверждают, будто некоторые юмористические сцены дневника Тосы не могли быть написаны женщиной — в особенности та, в которой ветер поднимает ей юбки, повергая в смущение [862] T. J. Harper, ‘Bilingualism as Bisexualism’, в книге W. J. Boot, ed., Literatuur en Teetaligheid (Leiden, 1990), pp. 247–262. Я благодарю профессора Бута, обратившего мое внимание на эту работу и давшего мне эту книгу. ; но иронию всегда очень трудно оценить через время и культурную пропасть: то, что автор дневника совмещает ученые отсылки к китайским стихам с заявлениями о своем незнании китайского, может быть блефом или двойным блефом. У женщины это получается не менее забавно, чем у мужчины. И вообще дневник Тосы производит впечатление правдивого.

Увлекшись прекрасным текстом, читатель может поневоле забыть о разнице между тем, что действительно происходило, и литературным описанием событий; тем не менее в тексте отражено подлинное знакомство с водами японских морей, хотя можно заподозрить, что не все происходило точно так, как описано.

Страницы дневника переполняет страх перед морем. В начале пути, среди прощаний, которые «длились весь день и всю ночь», путники молятся о «спокойном и мирном плавании» и проводят обряды умиротворения, бросая в воду амулеты и богатые подарки: драгоценности, зеркала — и совершая возлияния рисового вина. Корабль отходит, гребцы работают веслами. «Встречные ветры препятствовали нам, стремящимся домой, много дней… Мы укрывались в гавани. Когда облака расступились, мы вышли в море, до рассвета. Наши весла пронзали луну». На восьмой день плавания их задержал у Оминато встречный ветер; здесь пришлось пережидать девять дней, сочиняя стихотворения и красноречиво тоскуя по столице. Во время следующего перехода пришлось уйти за пределы видимости берега «все дальше и дальше в море. И с каждым гребком берег все больше пропадал из виду».

Страх усиливался, горы и небо темнели, и капитан с боцманом запели, желая подбодрить моряков. У Мурото ненастье заставило ждать еще пять дней. Когда они наконец двинулись дальше, «пронзая веслами луну», капитана встревожило неожиданно появившееся темное облако. «Будет буря: я возвращаюсь». Далее следует драматичная противоречивая сцена: начинается ясный день, а «капитан тревожно осматривает море. Пираты? Ужас!.. Все мы поседели». Передавая ужас, женщина приводит молитву: «Скажи нам, Бог островов, что белее: прибой на скалах или снег на наших головах?»

От пиратов спасались разными способами: молились богам и буддам, бросали за борт в сторону опасности бумажные амулеты; «пусть как плывут наши подношения, — говорится в молитве, — так же свободно поплывет и наш корабль». Наконец экипаж перешел на греблю по ночам — дело столь опасное, что решиться на него можно только ввиду еще большей опасности. С молитвами миновали страшный водоворот Эйва у Наруто. На третий месяц пути встречный ветер несколько дней мешал продвигаться вперед. «На борту есть что-то такое, чего возжелал бог Сумиёси», — мрачно заявил капитан. Попытались вновь применить бумажные амулеты — безуспешно. Отчаяние усиливалось. Капитан сказал: «Я предлагаю Богу свое драгоценное зеркало!» — и бросил его в море. Ветер переменился. На следующий день корабль подошел к Осаке. «Мы не можем забыть много такого, что причиняло нам боль, — заключает автор, — но я не могу рассказать обо всем» [863] Keene, ed., op. cit., Anthology, pp. 82–91; о ритуалах примирения см. С. von Varschner, Les Relations officielles' du Japan avec la Chine aux VIII е et IX е siecles (Geneva, 1985), pp. 40–45. .

Дневник позволяет точно определить продолжительность плавания. Оно началось в двадцать второй день двенадцатой луны и закончилось на шестой день третьей луны нового года. Путь длиной чуть больше четырехсот миль занял 69 дней морского плавания или стоянок в гаванях в ожидании попутного ветра. Существует много причин такой чрезвычайной медленности плавания. Ранг пассажиров требовал неторопливости. Нежелание плыть по ночам в таком обществе могло быть сильнее обычного. Большой галере предположительно приходилось держаться у берега, чтобы иметь доступ к припасам и свежей воде; на более коротком маршруте в открытом море это невозможно. Но, даже если принять все это во внимание, путь в 69 дней кажется необычно долгим. Автор мог ради драматизма растянуть путешествие, чтобы наиболее выгодно расположить случившееся в пути. Но и в этом случае само путешествие должно было быть длительным, иначе описание не было бы столь реалистическим.

Трудность и длительность плавания по японским водам лучше любого мифа о врожденном изоляционизме объясняет, почему до появления парового флота японский империализм не заходил далеко. Помимо собственных островов и ближайших соседних, объектом вспыхивавшей время от времени алчности японских завоевателей становились Китай и Корея, но к этим странам можно попасть только через зону сильных тайфунов, которые топят корабли у самого берега или бросают их на скалы Тонкинского залива, когда моряки подходят с востока к материковой Азии. Редкие японские путешественники, кого заносило в Индийский океан — подобно прообразу героя «Рассказа о выдолбленном дереве»

X века, где описывается, как не желавшего того моряка ветром унесло к Персии, — удивлялись поразительной скорости, с какой удавалось с помощью муссонов преодолевать огромные расстояния. Японцев, напротив, ветры словно приковывали к их берегам.