Эрнест Геллнер - Нации и национализм

Отметим еще одну разницу между картиной, отраженной этой типологией, и той, которую обычно предлагает марксизм. Как уже указывалось, наша модель допускает возможность вертикального конфликта между различными горизонтальными слоями, но совершенно иную, чем предсказывал марксизм. Она предполагает конфликт только в тех случаях, когда «этнический» (культурный или какие-либо другие опознавательные знаки) заметны и подчеркивают различия в доступности образования и власти и более всего когда они тормозят свободное перемещение людей через произвольные границы социальной стратификации [27] Этот факт, касающийся важнейших несоответствий в обществе, кажется, был признан автором, продолжающим считать себя марксистом. CM.: Nairn Тот. The Break-up of Britain. London, 1977. . Она также предполагает возможный конфликт в процессе развития индустриализма скорее раньше, чем позже (с оговоркой, что без этнической и культурной дифференциации никакой опасный и острый конфликт вообще невозможен). Однако эти различия в прогнозах лучше рассматривать не сами по себе, а как следствия лежащих в их основе теорий.

В этом плане две точки зрения различаются по меньшей мере в двух аспектах. Один из них касается темы, которой уделяли очень много внимания критики марксизма: отношение к социальному расслоению, вызванному индустриализацией (или, пользуясь марксистской терминологией, капитализмом). Наша модель допускает возможность поляризации, отсутствие социальной целостности на ранней стадии индустриализма и последующее их сглаживание благодаря социальной мобильности, уменьшению социальной дистанции и смешению стилей жизни. Она отрицает огромные различия в отношении к собственности, но предполагает, что скрытые и явные последствия этого становятся гораздо менее существенными.

Значительно важнее сама природа поляризации, возможной в индустриальном обществе. Наша модель существенно отличается от марксистской тем, что в ней мы не касались вопроса управления и владения капиталом. Однородность культуры, доступность власти и образования — только эти элементы были включены в модель для того, чтобы мы могли представить себе восемь наших возможностей. Капитал, собственность и богатство мы вообще исключили, причем сознательно. Эти факторы, которым когда-то придавалось такое большое значение, были заменены другим, изначально обозначенным как доступность образования, предполагающим, как уже объяснялось ранее, возможность приобрести определенную сумму навыков, которые позволяют человеку успешно существовать в условиях так называемого индустриального разделения труда. Я считаю такой подход полностью оправданным. Дело в том, что эту точку зрения часто разделяют экономисты, придерживающиеся принципа laisser faire [28] Невмешательства (фр.) . Население, находящееся за чертой бедности (например, работающие по найму китайские кули [5]), попав в благоприятные условия, начинает преуспевать, в то время как капитал, оказавшийся в руках людей, не способных им воспользоваться, не идет на пользу экономическому развитию. Значение понятий «капитал» и «капитализм» представляется преувеличенным.

Наша модель была разработана с помощью трех факторов, имеющих самостоятельное значение: власть, образование и общность культуры. Из восьми возможных ситуаций, предложенных моделью, пять оказались ненационалистическими: четыре из-за того, что не произошла культурная дифференциация, а две — из-за недоступности высокой культуры для всех (один из примеров, разумеется, учтен и в первом, и во втором случае). Таким образом, нам остается рассмотреть еще три типа национализма.

Строка 2 относится к понятию, которое можно определить как классическую габсбургскую (то есть ориентированную на юг и восток) форму национализма. По этой модели те, кто у власти, имеют преимущества в доступности центральной государственной высокой культуры, к которой они действительно принадлежат от рождения. Они могут также легко овладеть всеми ухищрениями, помогающими преуспеть в современных условиях. Лишенные власти лишаются также и возможности получить образование. Для них доступны или для части из них доступны народные культуры, которые с большим трудом и с помощью настойчивой пропаганды могут быть превращены в новую высокую культуру, противопоставляющую себя старой, независимо от того, имеется ли у нее реальное или вымышленное прошлое, связанное с исторической политической единицей, якобы когда-то построенной на основt той же культуры или одного из ее вариантов. Этой задаче весьма охотно отдают свои силы деятели из числа наиболее сознательных представителей данной этнической группы, и, если обстоятельства позволяют, эта группа основывает собственное государство, которое поддерживает и оберегает новорожденную или возрожденную культуру.

Создавшееся положение стараются быстро использовать в своих целях упомянутые деятели-«пробудители», а иногда и другие носители культуры, хотя, возможно, для них было бы ничуть не худшим вариантом ассимилироваться с культурой тех, кому принадлежала власть. Представители всех прочих культур, оказавшиеся на территории, входящей теперь в состав нового государства, в свою очередь попадают в положение ущемленного меньшинства, сталкиваются с проблемами ассимиляции, вооруженных сепаратистских и национально-освободительных движений, эмиграции, статуса не признаваемого меньшинства и даже с угрозой физического уничтожения. Такая модель была представлена в разных частях света, но особенно стоит выделить тот ее вариант, который можно назвать «африканским» (хотя он не ограничивается только Африкой). Он возникает, когда местные народные культуры оказываются не в состоянии стать новыми, Высокими Культурами зарождающегося государства либо потому, что их слишком много, либо потому, что они излишне подозрительны друг к другу, либо по какой-нибудь иной причине.

Мы уже отчасти касались этого вопроса в главе 5 в связи с воображаемой Руританией. Но в той части исследования меня больше интересовали различия между ситуацией руританского типа (или строкой 2 нашей таблицы) и той специфической проблемой, с какой сталкиваются развитые индустриальные общества из-за наличия у населения признаков, затрудняющих мобильность и сдерживающих энтропию. Это — контраст между торможением мобильности из-за затруднений коммуникативного характера и из-за трудности культурного определения или, если хотите, из-за легкости распознавания неравенства — эффекта чужой крови, или дурной репутации, от которой нельзя избавиться. Препятствия, с которыми сталкивается мобильность из-за навешивания ярлыков представителям непривилегированного слоя, — очень серьезная проблема для индустриального общества, требующая ясности. Но нас сейчас интересует другое, а именно различие между строками 2 и 4. Любопытна ситуация, обозначенная строкой 4: у одних есть власть, у других нет. Различия совпадают и выражаются так же, как культурные. Но когда речь идет о доступности образования, то заметных различий между теми, кого это касается, нет. Что же происходит в этом случае?