Эрнест Геллнер - Нации и национализм

Личностные изменения, которые пришлось претерпеть евреям, приехавшим из разных стран в Израиль, шли вразрез с общей тенденцией мирового развития: городское, космополитическое население с высоким уровнем грамотности и знаний было по крайней мере частично возвращено на землю и ограничено более жесткими территориальными рамками. Обычно националистический процесс противоречит своим собственным формулировкам и лозунгам: говоря о крестьянах, он на деле создает горожан. В данном случае было совершенно необходимо создать некоторое количество «искусственных» крестьян. По сути дела, это оказались крестьяне, объединенные определенными основными племенными признаками: типом местной организации, состоявшей из единиц, осуществляющих одновременно производственные и военные задачи. «Изготовление» таких крестьян-соплеменников из людей городского происхождения — явно нелегкая задача, и искусственные крестьяне-солдаты были, в сущности, созданы по образцу несекулярного монашеского устава [11]. Этот процесс нуждался в своей идеологии; и в силу исторической случайности подходящая смесь из социализма и народничества оказалась наиболее доступной и распространенной в той интеллектуальной среде, из которой устав вербовал своих новых членов. Такие черты этой идеологии, как пропаганда сельского образа жизни, коллективизма, неприятие разделения труда, находились в идеальном соответствии с ее целями. Ответить на вопрос, так ли хорошо живется современному человеку в киббуце, как верили и надеялись создатели этой идеологии, пока не удалось. Но в качестве способа успешного освоения земли и возвращения на нее представителей сильно урбанизированного и обуржуазившегося населения и столь же успешной защиты этой земли в период военного кризиса с помощью минимальных и ограниченных средств киббуцы доказали свою исключительную целесообразность и эффективность.

Проблемы общественных преобразований, культурного возрождения и обретения территории, неизбежность столкновений с естественной враждебностью тех, кто претендовал на эту территорию ранее, свидетельствуют о тех особых и весьма серьезных трудностях, с которыми сталкиваются национализмы диаспоры. В лучшем положении оказываются те, кто удерживал за собой хотя бы часть древней территории. Но проблемы, которые встают перед культурой диаспоры, не сделавшей националистического выбора, могут быть столь же печальными и трагическими, как и в случае, если она примет идею национализма. На самом деле можно сказать, что именно крайняя опасность альтернативной угрозы, ассимиляции, заставляет сторонников националистического решения отстаивать свою точку зрения.

Опасность положения, в котором оказываются народы, живущие в диаспоре, если они не делают выбора в пользу национализма, и то, как явно вся ситуация может быть выведена из общих закономерностей перехода от аграрного к индустриальному порядку, показывает, что совершенно неверно рассматривать национализм диаспоры как пример, опровергающий нашу теорию национализма:

«Греческий и армянский национализм возник среди народов, которые всегда были более процветающими и способными лучше понять производительные экономические системы современной Европы, чем их османские мусульманские правители» [34] Nationalism in Asia and Africa. Elie Kedourie (ed.). London, 1970. .

В случае с нашей Руританией национализм объяснялся тем, что экономически и политически отсталое население было способно выделиться в культурном отношении и так оказалось перед националистическим выбором. Но то невыносимое положение, в каком оказываются культурно выделившиеся народы, с началом процесса индустриализации, совсем не отсталые в экономическом отношении (и даже напротив), но лишенные политических прав вследствие своего статуса меньшинства, вытекает из тех же общих предпосылок и ведет к тому же выводу, хотя и особым путем. Сосредоточиться исключительно на экономической отсталости, которая в большинстве типичных случаев, разумеется, имеет значение, — значит, исказить нашу позицию. Индустриальный порядок требует внутренней однородности в пределах политических единиц хотя бы в той мере, чтобы обеспечить более или менее беспрепятственную мобильность, и потому лишает «этническое» выделение как его преимущества, так и неудобства — и политического, и экономического одновременно.

Наша общая оценка национализма проста. Из трех стадий истории человечества вторая является аграрной, а третья — индустриальной. Аграрное общество имеет определенные общие черты: большинство населения составляют сельскохозяйственные производители, крестьяне. Лишь меньшая часть населения имеет специальность: военную, политическую, религиозную или экономическую. Большинство аграрного населения испытывает на себе воздействие двух великих нововведений аграрной эпохи — централизованного управления и изобретения письменности.

Аграрное общество в отличие от предшествующего ему и следующего за ним является мальтузианским [1]. Необходимость обеспечения производительности и укрепления обороны заставляет его стремиться к увеличению населения, которое затем так быстро использует все доступные ресурсы, что время от времени оказывается В кризисе. Три решающих фактора, действующих в этом обществе (производство продуктов питания, политическая централизация и грамотность), образуют политическую структуру, культурные и политические границы которой редко совпадают.

Индустриальное общество совсем другое. Оно не является мальтузианским. Оно основывается на росте экономики и знания, зависит от него, а это развитие в свою очередь в конце концов обгоняет и приостанавливает дальнейший излишний рост населения. Различные факторы, влияющие на него — всеобщая грамотность, мобильность, а следовательно, индивидуализм, политическая централизация, необходимость солидной образовательной инфраструктуры, — создают ситуацию, когда в целом политические и культурные границы совпадают. Государство в первую очередь является защитником не религии, а культуры. Она обеспечивает одинаковую для всех неизбежно однородную систему образования, которая в состоянии самостоятельно подготовить служащих, способных в условиях экономического роста и мобилизации общества переходить от одного вида деятельности к другому и выполнять работу, требующую манипулирования понятиями и людьми, а не предметами. Однако для большинства этих людей границы их культуры являются если не границами мира, то, во всяком случае, определяют возможности их занятости и, таким образом, их достоинство. В большинстве замкнутых микросообществ аграрной эпохи культурные границы были границами мира. Сама культура осталась незаметной, невидимой: никто не воспринимал ее как идеальную политическую границу. Теперь, в условиях мобильности, она становится заметной и определяет рамки мобильности отдельной личности и, учитывая возросшие возможности занятости, превращается в естественную политическую границу. Это не значит, что, с нашей точки зрения, национализм сводится всего лишь к заботе о перспективах социальной мобильности. Люди действительно любят свою культуру, так как теперь они ощущают культурную атмосферу (вместо того, чтобы принимать ее как нечто данное «от природы») и понимают, что вне ее не смогут дышать или реализовать свою личность.