Андрей Ястребов - Пушкин и пустота. Рождение культуры из духа реальности

Достаточно любой букве классики забрести в реальность обывателя, панегирическая любовь к русской классической культуре, проповедуемая государственниками и властями, вступает в противоречие с действительностью. Проект чтения стихов русских поэтов в метро оказался не к месту. Публикации четверостиший поэтов-классиков рядом со схемой метрополитена также не принесли желаемого просветительского эффекта. Об официальных празднованиях юбилеев серьезно говорить не приходится.

Культурная традиция в том виде, в каком она преподносится школой и институтом, утратила эмоциональный и философский ресурс, перестала быть живым творческим процессом. Школьник, два-три часа в неделю изучающий литературу от Пушкина до Ахматовой и чуть дальше, покидая стены среднего учебного заведения, выходит в мир, подверстанный под прагматические культурно-социальные доминанты и рекламируемые приоритеты экономического преуспеяния (социальное махновство, призыв к жадному деланию денег).

Одно из назначений культурной традиции – регенерировать потребительскую эмоцию, повышать ее градус, предлагать высокие образцы. Современный массовый потребитель культуры черпает все, что нужно, из рекламного креатива. Для тех же, кто искренно почитает классику, для кого культура является духовно-интеллектуальным бытийным промыслом, эта любовь – фантомная боль сознания, вынужденного ежеминутно сталкиваться с прямо противоположными социальными идеями и образцами.

Чтобы понять социокультурную обстановку, необходимо, отчасти в соответствии с методиками хрестоматийного социологического литературоведения, настойчиво внушающего школьникам нескольких поколений, в какие дурные эпохи творили наши гении, набросать скромный эскиз современности, отметить, кто сегодня формирует вкусы, инициирует потребности, является не только главным потребителем, но и косвенным заказчиком культуры.

Диагностике ежедневности трудно обойтись без элементов привычного всем социологического экскурса. Невозможен даже набросок проблемы, если не попытаться преодолеть дисциплинарные границы между гуманитарным и социальным. При этом следует постараться, насколько возможно, не впадать в крайность полного растворения границ и контекстов.

Мы находимся в мире, в котором покупка создает иллюзию относительного счастья, то есть близости к неким идеальным социальным и культурным стандартам. Банки настойчиво стимулируют идею жизни в кредит. Система рекламируемых ценностей настолько очевидна, что не следует тратить время на перечисление автомобильных, туристических, ювелирных брендов, символами которых заполнены все без исключения периодические издания. Иными словами, система потребительских ценностей устоялась, кому-то предлагаются мегаценности, а для скромных социальных слоев – более скромные копии и общедоступные клоны копий. Бренды обозначены, потребительские стимулы просчитаны, ряды сомкнулись под популярным лозунгом «Get rich, successful, famous or die» («Стань богатым, успешным, знаменитым или сдохни»).

Данная ситуация привела к тому, что многие виды деятельности утратили свои ценностные значения. Одна из ведущих причин социального и философского раздражения России конца ХХ века заключается в уникальном сочетании высокого образования и самосознания населения с бесправием – политическим, бытовым, – враждебным отношением государства к народу.

Эти обстоятельства актуализируют, к примеру, проблему знания и его конвертируемости (ценность диплома о высшем образовании – отдельная, не менее философская тема). Итак, знание – что это: символический товар, выставляемый на продажу, самостоятельная ценность, знак самоидентификации, форма идентификации государством человека и т. д.? Последнее время со всей очевидностью доказало, что некоторые профессии, во всем мире престижные и ассоциирующиеся с обладанием знаниями, в России находятся на периферии социальной почетности. И наоборот. В решении этой проблемы начисто отсутствует кабинетная составляющая. В ее принципиальной неразрешимости – подспудное ощущение катастрофы, выразительное знамение вероятности этой катастрофы, конкретной и реальной, на фоне которой апокалипсические страхи не более чем средневековые страшилки. И какой бы активной ни была оптимистическая настойчивость властей снять страх перед будущим с помощью казуистических субститутов (восприятие будущего не как приговор , а как вызов ), этот страх остается.

Что же дальше?..

Начало XXI века ознаменовалось сменой потребительских приоритетов. В прошлое ушел вопрос «где достать?», канула в лету фигура директора-управленца. Наступила эпоха, породившая нового героя. На историческую и культурную арену пришла армия менеджеров в возрасте от 25 до 35 лет, которая и спровоцировала потребительский бум практически во всех областях социума и культуры. Менеджеру среднего звена при пятидесятичасовом графике работы необходимо быстро и качественно восстанавливать силы – отсюда расцвет ресторанного бизнеса, клубов, фитнеса, spa. Менеджеру нужно быстро и по мере возможности престижно жить и передвигаться. Результат – рост жилищного строительства, ипотеки, авторынка и автокредита. Необходимость оперативно расплачиваться за услуги – популярность пластиковых карт.

Появление детей принуждает жен менеджеров к оседлому квартирному образу жизни. Следствие – бум продаж бытовой электроники, появление десятков развлекательных передач и сериалов. Минимум два раза в год менеджер нуждается в отдыхе – взлет популярности зарубежного туризма.

Безусловно, нельзя настаивать, что именно менеджеры устанавливают специфическую конфигурацию и философию повседневности современной России. Но не будет ошибки в утверждении, что именно они определяют вектор тотальной потребительской активности населения от приобретения кофемолки до посещения спектакля или покупки книги.

Так или иначе, культурный контекст современности формируется именно потребительской модой, диктуемой поколением менеджеров. Русская литература – произведения Гоголя, Г. Успенского, Салтыкова-Щедрина, Островского – оказывается совсем не приспособленной для описания современной ситуации. Писатели, обвинявшие мир чистогана, противопоставлявшие ему некую абстрактную мораль либо христианскую веру, сегодня смотрятся осколками архаики и не совсем желаемы для менеджера.

Современный человек, ведомый модными мифами, жаждет свободы, пусть ее иллюзии, он не желает кураторства со стороны древних текстов. Он настаивает на своей эмансипированности и не желает находиться под опекой русской классической культуры.

Конечно, свобода – это прекрасно. Но, как говорил герой Достоевского, свобода без миллиона – ничто. Пожалуй, только в этом пункте любой менеджер солидарен с великим писателем.