Александр Мень - Русская религиозная философия

Скоро 90 лет, как умер великий русский философ Владимир Сергеевич Соловьев. В начале этого года я вел телерепортаж из комнаты, где он скончался. Он умер в имении князя Сергея Трубецкого, тоже замечательного философа и публициста, ректора Московского университета, близкого друга Владимира Соловьева. Сейчас эта комната превращена в бильярдную, и до этого я туда приходил украдкой, чтобы служить панихиду на месте смерти великого мыслителя. Во время репортажа мы подняли вопрос о том, чтобы эта комната была превращена в мемориальную. Вы, вероятно, знаете, что «Узкое» принадлежит Академии наук, там находится дом отдыха Академии наук, так что от этой организации зависит и решение вопроса о мемориальной комнате. Когда в 1920–е годы решался вопрос о том, кому будут ставить памятники в Москве и Ленинграде, то в списке философов было имя Соловьева, правда, потом его вычеркнули. Трудно сказать, кем был Соловьев. Он был философом, но он при этом был богословом, социологом, критиком, политиком. Универсальная личность! И в этом отношении он действительно похож на Пушкина. Как будто бы произошел какой‑то творческий взрыв в его лице.

Но как Пушкин появился не случайно, не на пустом месте, так и Соловьев имел большую предысторию. Как Пушкину предшествовали протопоп Аввакум, Сумароков, Фонвизин, Державин, Ломоносов, так и Соловьеву предшествовало развитие философских и религиозных идей в XVIII‑XIX вв. Он суммировал многое из того, что было там найдено, нащупано, что было открыто. Но поскольку об этом периоде уже написано довольно много, я буду говорить кратко.

Владимир Сергеевич Соловьев

Портрет работы И. Крамского

Владимир Соловьев положил основание оригинальной, я бы сказал, неповторимой русской религиозной философии XX в., которая включает в себя такие имена, как Сергей Булгаков, Николай Бердяев, Семен Франк, Павел Флоренский, Николай Лосский и многие–многие другие. Опять‑таки взрыв! Опять‑таки целая плеяда, огромное течение, которое было прервано бурными событиями войны и революции. Большая часть участников этого движения оказалась за рубежом. И сейчас их имена снова возвращаются к нам. Что же представляет собой русская философия, почему она до сих пор удивляет мир? Почему нам необходимо ее знать или, по крайней мере, иметь о ней какое‑то представление?

Рассмотрим три элемента: те, кто предшествовал Соловьеву, сам Соловьев и те, что из него вытекают, как из истока реки. Сегодня я остановлюсь на предшественниках Соловьева. Я должен просить у вас извинения за то, что буду краток, потому что тысячелетнюю историю мысли охватить в небольшом объеме довольно трудно.

Уже при первых шагах древнерусской киевской культуры у ее писателей, проповедников, мыслителей проявились первые попытки осмыслить сложнейшие проблемы бытия.

В XI в. митрополит Иларион ставит острейшие богословские вопросы, в частности, вопрос о законе и благодати. Это очень важный вопрос. Все религии древности так или иначе ориентировались на закон. Закон — это то, что нам понятно: это система, это структура, это запрет, это повеление. Когда мы начинаем учить детей, мы говорим им: это нельзя делать, а вот так надо делать. И поэтому закон как форма религиозной жизни неизбежен в начале развития культуры. Но наступает такой момент, когда открывается иной мир. Закон повелевает и запрещает. А в благодати открывается источник новой силы. Здесь уже нет запрета, который сажает человеческую волю на цепь или ставит ей барьер, а здесь есть имманентная, внутренняя сила, которая побуждает человека к творчеству, к добру, к красоте, к самоотвержению. Вот эта антитеза закона и благодати, которую потом так блестяще раскрыл Соловьев в своей книге «Духовные основы жизни», — над ней еще в XI в., через 70 лет после Крещения Руси, размышлял митрополит Иларион в «Слове о законе и благодати». Книгой это нельзя назвать, это «слово», небольшое эссе, по–нашему. Он пишет, что обращается не к невежественным людям, а к людям, которые понимают суть вопроса, к людям образованным. То есть у него уже тогда была серьезная аудитория, с которой он мог говорить о таких сложных вещах.

В дальнейшем русская религиозная мысль выражалась преимущественно в нравственном русле, через блестящие проповеди, образцом которых служили византийские творения, проповеди Смолятича или Кирилла Сурожского. Здесь ставились вопросы, самые важные для человеческой жизни: о том, что есть добро и что есть зло. Вопросы, которые актуальны всегда.

Вы, наверное, помните фильм Тарковского «Андрей Рублев». Перед всеми этими трагедиями русской жизни и простой крестьянин, и князь невольно должны были задумываться: каково призвание человека, где правда, а где ложь, на что ориентироваться. И когда мы думаем, что они относились слишком легко к этим вопросам, то мы заблуждаемся. Они понимали это не хуже нас, а лучше, потому что наш век, в конце концов, пришел к безумной идее (безумной в дурном смысле слова), что нравственность, этические нормы — это нечто традиционное, что люди их просто придумали, договорились: вот это хорошо, а это плохо. Но при такой релятивизации нравственности она быстро начинает разрушаться, и вдруг оказывается, что все общество стояло на этом фундаменте, и без него оно шатается, оно падает.

Все мы сегодня свидетели этого ужасного процесса. А люди Средневековья (как теперь говорят, «глухого темного средневековья») понимали, что когда человек переступает через заповедь Божию, он не просто нарушает какой‑то договор, он нарушает нравственный миропорядок, объективный нравственный миропорядок, он, как говорили в старину, идет «против рожна».

Я хочу обратить ваше внимание на то, что заповеди эти даны именно потому, что они взывают к лучшему, что есть в человеке. Они предусматривают возможность в людях иных, темных стихий. Ведь у нас нет заповедей «ешь», или «пей», или «ходи», потому что это для нас естественно. А вот поступать так, чтобы сеять добро, чтобы избежать подлости, — это не врожденно человеку.

История XX в., когда были разрушены нравственные ценности, показала, до какой низости, до какого озверения может дойти человек, у которого отняли принципиальную заповедь Божию. Вот об этой заповеди шла речь у древнерусских мыслителей. Все они не были теоретиками, а если мы посмотрим на их биографии, то увидим, что они боролись реально, в реальной жизни, в истории, в контексте истории, за осуществление этих нравственных принципов.