Протоиерей Александр Мень - Русская религиозная философия

Скоро 90 лет, как умер великий русский философ Вл.С.Соловьев. В начале этого года я вел телерепортаж из комнаты, где он скончался. Он умер в имении князя Сергея Трубецкого, тоже замечательного философа и публициста, ректора Московского университета, близкого друга Владимира Сергеевича Соловьева. Сейчас эта комната превращена в бильярдную, и до этого я туда приходил украдкой, чтобы служить панихиду на месте смерти великого мыслителя. И вот во время репортажа, мы подняли вопрос о том, чтобы эта комната была превращена в мемориальную. Вы, вероятно, знаете, что «Узкое» принадлежит Академии наук, там находится дом отдыха Академии наук, так что от этой организации зависит и решение вопроса о мемориальной комнате. Когда в 1920–е годы решался вопрос о том, кому будут ставить памятники в Москве и Ленинграде, то в списке философов было имя Соловьева, правда, потом его вычеркнули.

Трудно сказать, кем был Соловьев. Он был философом, он при этом был богословом, социологом, критиком, политиком. Универсальная личность! И в этом отношении он действительно похож на Пушкина. Как будто бы произошел какой–то творческий взрыв в его лице.

Но как Пушкин появился не на пустом месте, так и Соловьев имел большую предысторию. Как Пушкину предшествовали протопоп Аввакум, Сумароков, Фонвизин, Державин, Ломоносов, так и Соловьеву предшествовало развитие философских и религиозных идей в течение конца XVIII — XIX века. Он суммировал многое из того, что было там найдено, открыто. Но поскольку об этом периоде уже написано довольно много, я буду говорить об этом кратко.

Владимир Соловьев положил основание оригинальной, я бы сказал, неповторимой русской религиозной философии XX века, которая включает в себя такие имена, как Сергей Булгаков, Николай Бердяев, Семен Франк, Павел Флоренский, Николай Лосский и многие–многие другие. Опять–таки взрыв! Опять–таки целая плеяда, опять–таки огромное течение, которое было прервано бурными событиями войны и революции. Большая часть участников этого движения оказалась за рубежом. И сейчас их имена к нам возвращаются. Итак, что же из себя представляет русская философия, почему она удивляет до сих пор мир. Почему нам необходимо ее знать или, по крайней мере, иметь о ней какое–то представление.

Итак, три элемента: те, кто предшествовал Соловьеву, сам Соловьев, и те, кто из него вытекает, как из истока реки. Сегодня я остановлюсь на предшественниках Соловьева. Прошу у вас извинения за то, что буду краток, потому что тысячелетнюю историю мысли охватить в небольшом объеме довольно трудно.

Уже при первых шагах древнерусской киевской культуры у ее писателей, проповедников, мыслителей проявились первые попытки осмыслить сложнейшие проблемы бытия.

В ХI–м веке митрополит Илларион ставит острейшие богословские вопросы. В частности, вопрос о «законе и благодати». Это очень важный вопрос. Все религии древности так или иначе ориентировались на закон. Закон — это система, это структура, это запрет, это повеление. Так мы начинаем учить детей, мы говорим им: это нельзя делать, а вот так надо делать. И поэтому закон как форма религиозной жизни неизбежен в начале развития культуры. Но, наступает такой момент, когда открывается иной мир. Закон повелевает и запрещает. А в благодати открывается источник новой силы. Здесь уже нет запрета, который сажает человеческую волю на цепь или ставит ей барьер, а здесь есть имманентная внутренняя сила, которая побуждает его к творчеству, к добру, к красоте, к самоотвержению. Это та антитеза закона и благодати, которую потом так блестяще раскрыл Соловьев в своей книге «Основы духовной жизни», и о ней рассуждает митрополит Илларион еще в ХI веке, то есть лет через 70 после крещения Руси в «Слове о законе и благодати». Книгой это нельзя назвать, это «слово», небольшое эссе по–нашему. Он писал там, что он обращается не к невежественным людям, а к людям, которые понимают суть вопроса, к людям образованным. То есть у него уже тогда была серьезная аудитория, с которой он мог говорить о таких сложных вещах.

В дальнейшем русская религиозная мысль выражалась преимущественно в нравственном русле, через блестящие проповеди, образцом которых служили творения Византии, проповеди Смолятича или Кирилла Сурожского. В них ставились вопросы, самые важные для человеческой жизни, о том, что есть добро и что есть зло. Вопросы, которые актуальны всегда.

Вы, наверное, помните фильм Тарковского «Андрей Рублев». Перед всеми трагедиями русской жизни и простой крестьянин, и князь невольно должны были задумываться: каково призвание человека, где правда, а где ложь, на что ориентироваться. И когда мы думаем, что они относились слишком легко к этим вопросам, то мы заблуждаемся. Они понимали это не хуже нас, а лучше, потому что наш век, в конце концов, пришел к безумной идее (безумной в дурном смысле слова) о том, что нравственность, этические нормы — это нечто традиционное, что люди их просто придумали, договорились, что вот это хорошо, а это плохо. Но при такой релятивизации нравственности она быстро начинает разрушаться, и вдруг оказывается, что все общество стояло на этом фундаменте, и оно шатается, оно падает.

Все мы свидетели сегодня этого ужасного процесса. А люди Средневековья (как теперь говорят, «глухое темное средневековье») понимали, что, когда человек переступает через заповедь Божию, он не просто нарушает какой–то договор, а он нарушает нравственный миропорядок, объективный нравственный миропорядок, он идет, как говорили в старину, «против рожна». Они понимали, что человеку даны заповеди…

Я хочу обратить ваше внимание на то, что заповеди эти даны именно потому, что они взывают к лучшему, что есть в человеке. Они предусматривают возможность в людях иных, темных стихий. Ведь у нас нет заповедей «ешь», или «пей», или «ходи вперед–назад», потому что это для нас естественно. А вот поступать так, чтобы сеять добро, чтобы избежать подлости, — это не врождено человеку.

История XX века, когда были разрушены нравственные ценности, показала, до каких низин озверения может упасть человек, у которого отняли принципиальную заповедь Божию. Вот об этой заповеди шла речь у древнерусских мыслителей. Все они не были теоретиками, а если мы посмотрим на их биографии, то увидим, что они боролись реально, в реальной жизни, в истории, в контексте истории, за осуществление этих нравственных принципов.

Великий историк Ключевский называл преподобного Сергия «благодатным воспитателем народного духа». И в самом деле, народ, который находился многие десятилетия под пятой иноземного завоевателя, конечно, получил чувствительные удары в сфере нравственной; был период упадка, и преподобный Сергий своим подвигом, своим примером, своим духом (а ведь дух — это то, что распространяется!) содействовал возрождению. Возрождение проявилось потом в действии многих его учеников и в творчестве одного из великих иконописцев Андрея Рублева, который, наверняка, знал преподобного Сергия; во всяком случае, он посвятил ему свою икону «Троица».