Нина Эптон - Любовь и испанцы

Считалось, что испанские женщины сохраняют постоянство в своих увлечениях. Бургонь писал, что «страстная влюбленность, которую они вызывают и испытывают сами,— в отличие от всяческих безрассудств, что продолжаются недолго,— часто длится намного дольше обычного; и в этой стране пылких страстей я знал немало влюбленных, умерших от старости. Возможно, это очевидное противоречие объясняется угрызениями их религиозной совести? Разве совесть испанской женщины, уступчивая лишь настолько, чтобы дозволить ей один-единственный выбор в отступление от долга, не придет в ужас от множества измен? Я знавал многих женщин, предавшихся страсти, противной их понятиям о долге. Живя в окружении святых реликвий и монашеских клобуков, они связывают себя самыми бессмысленными обетами и выполняют их со всей тщательностью. Порывистость желаний приводит их к бесстыдству, и нередко мужчины получают авансы от этого пола, который природа предназначила не провоцировать, но принимать самим. Однако молодые женщины, хотя и ведут себя не слишком сдержанно, все же позволяют мужчинам значительно меньше, чем можно судить по их внешнему виду, и очень редко в таких случаях рассчитывают на брак».

Многих иностранцев поражала эта откровенная демонстрация красоты и непосредственности. Фишер находил, что испанские женщины «обладают характером энергичным и возвышенным, который способен увлечь вас, несмотря на все ваши разумные суждения и философию. Лицо испанской женщины несет на себе отпечаток чувственности. В ее изящных формах, величавой походке, звучном голосе, черных и блестящих глазах, живой жестикуляции — одним словом, во всем ее облике проявляется жар ее души». Он считал, что пушок на верхней губе испанок, заставляющий их прибегать к услугам velleras, то есть женщин, занимающихся выщипыванием волос, является признаком пылкости их характера.

«Священная нежность, связанная с религией, безусловно, открывает ее душу порывам любви. Любовь к святым, естественно, возбуждает в ней половое влечение, и поэтому сладострастное служение Богу, начиная с шестнадцатилетнего возраста, становится для нее самым важным в жизни занятием. Лишь с этой точки зрения можно объяснить противоречия в ее поведении. Разрываясь между религиозным долгом и чувственными наслаждениями, испанская женщина, видимо, ощущает постоянный конфликт между собственными совестью и характером. Отнюдь не редко можно увидеть, как красивая женщина вырывается из объятий любовника, чтобы преклонить колени перед Мадонной и, утешившись этим выражением религиозности, снова поспешить предаться наслаждению».

«Ни одна испанская женщина, какой бы распущенной она ни была,— писал Казанова,— не забудет прикрыть висящий в комнате образ Христа или Пресвятой Девы, прежде чем уступить желанию любовника». А куда же смотрела Святая Инквизиция? Она, как обычно, была сурова и неэффективна. «Чем более всего интересуется Святая Инквизиция?» — вопрошает Казанова. «Да всем,— сам же и отвечает он.— Она желает знать, не едите ли вы мясо в постные дни, не живут ли люди разного пола в одной комнате, спит ли женщина одна или с мужчиной, а если спит, то состоит ли с ним в законном браке; Инквизиция бросает женщин в тюрьму, если они не могут предъявить необходимые тому свидетельства. Если вы ужинаете наедине с дамой в отдельном кабинете мадридской таверны, официант будет бдительно следить за вами, чтобы удостовериться, что вы только едите и пьете — и ничего более. Несмотря на такое обилие предосторожностей, в столице процветает libertinage [62] в данном случае: распущенность, разврат {фр.) ».

Типичным проявлением отвращения испанца к женщинам, уступающим плотскому желанию — даже если в данном случае его вызывают глубокие чувства,— являются образы женщин в Disparates {115} 115 Disparates {исп.) — глупцы, дураки. Серия гравюр, написанных Гойей примерно в 1820—23 годы. Гойи. На одной гравюре гиппогриф [63] крылатый конь (греч. миф.) с ухмылкой взмывает в воздух; он уносит с собой мужчину, одетого в черное платье и держащего женщину в белом. Гиппогриф — это символ творческой деятельности. Женщина в белом отбивается; она не желает взлетать на крыльях духа. На другой гравюре белый жеребец ухватил зубами белое платье женщины и тянет ее за собой. На лице женщины — улыбка сладострастного экстаза.

«Мадрид,— писал другой немецкий путешественник,— крайне беден на развлечения, и их заменяют религиозность и родственная ей любовная страсть».

Смесь этих двух чувств можно обнаружить в испанском характере и по сей день. Один испанец рассказывал мне, что его товарищ во время гражданской войны 1936 года имел любовную связь с наваррской девушкой. Та заставляла возлюбленного опускаться в деревенской церкви на колени и вместе с ней молиться Мадонне, после чего они занимались любовью за алтарем!

Остроумие и находчивость испанских женщин, даже более, чем красота, делали их особенно привлекательными для мужчин. Как отмечал в своих Путешествиях Уааль ап Рис: «Не менее замечательны их женщины своею живостью и вежливостью, своей красотой и своим умом, которые делают их такими очаровательными и привлекательными, что страсть испанца доходит почти до поклонения. Нет такого риска, на который он не пойдет ради того, чтобы увидеть свою госпожу, и нет таких преград, которые она не преодолеет, лишь бы встретиться с ним. А после того как оба они поклянутся в верности друг другу, нет таких лишений, на которые они не пойдут, чтобы соблюсти свою клятву. Их представления о чести таковы, что даже галантность бывает у них в какой-то степени героической».

В Андалусии Джардин обнаружил, что «местные грации, хотя и не отличаются особой красотой, пожалуй, слишком могущественны даже для самого дьявола; ибо, несмотря на постоянно внушаемый ужас перед ним и все увещевания своих набожных и невежественных отцов, они, вероятно, являются самыми веселыми, самыми живыми и приятными женщинами в Европе...» И он восхищается «романтической силой их страстей, их крепкой и нерушимой верностью, особенно возрастающими при возникновении препятствий».

Фрэнсис Уиллоби, путешествовавший по Андалусии в 1737 году, был более суров. Он писал, что «по своей любви к совокуплению и нечистоте они являются наихудшим изо всех народов, во всяком случае в Европе; почти во всех кабачках в Андалусии, Кастилии, Гранаде, Мурсии и так далее имеются шлюхи, которые подают мясо и ведут все дела. Их можно нанять за очень низкую плату. Неловко даже и говорить об их бесстыдстве, похотливости, нескромном поведении и грязных делишках. (Но в Каталонии, Гипускоа и некоторых других местах они не так уж плохи.)»

Майор Далримпль был настроен менее пуритански. Завидев, как на андалусском постоялом дворе служанка спала с хозяином, он записал в дневнике: «Резвитесь, о любвеобильные кастильцы! И не позволяйте неразумной осторожности мрачного англичанина лишать вас тех радостей, которыми он не может насладиться сам».