Нина Эптон - Любовь и испанцы

Бланко Уайт считал, что горячность и непосредственность испанских красавиц выгодно отличают их от галльских соседок: «Если бы их чары были следствием того холодного мерцающего пламени, что трепещет в сердцах большинства французских женщин, они только угрожали бы спокойствию и рассудку мужской половины общества. Но это вовсе не капризные тиранши — напротив, обычно они сами становятся жертвами мужчин. Немногие, очень немногие испанские женщины (и, осмелюсь сказать, ни одна из андалусиек) способны вести себя кокетливо... К этому пороку склонны скорее здешние мужчины, нежели женщины».

Маркиз де Кюстин (француз, много вращавшийся в высшем свете), напротив, находил, что испанские женщины чересчур кокетливы, слишком стремятся понравиться; кроме того, по его мнению, им не хватает благородства. Испанец прежде всего ценил в женщине sal— находчивость, соединенную с природными дерзостью и добрым юмором. Маркиз отмечал, что многие испанские гранды выбирали себе любовниц из среды рыночных торговок, особенно щедро одаренных sal espanola. И все же именно Испанию он считал последним прибежищем романтичной и страстной любви. «Во Франции любовь — это интриги, разговоры, тщеславие; в Испании это — блаженство; все романы здесь завязываются нежданно и стихийно, все происходит непроизвольно, от возникновения первого чувственного соблазна до величайшего проявления любви. Для тех, кто обретает любовь в Испании, она — сама жизнь».

Об испанских мужчинах в той области, что нас интересует, известно не так уж много. Андалусцы, судя по тем обрывочным сведениям, которые удается собрать, по-видимому, делятся на две группы: с одной стороны, женоподобные и blase* — такие, как мужчины из Кадиса (города, до сих пор славящегося обилием гомосексуалистов), по описанию Генри Блэкберна, «разодетые в модные костюмы, со множеством колец и пристрастием к причудливым зонтам». На взгляд этого островитянина, «они не обладают ни достоинством, ни непринужденностью хорошо воспитанного европейца».

«Гомосексуалист» — по-испански тапсоп. Во время последней поездки в Испанию мне довелось услышать, как жена тогдашнего английского консула в Кадисе, не знавшая всех тонкостей языка, попросила свою служанку порекомендовать ей хорошего садовника. «Я пошлю вам нашего maricoirа — он все сделает, как надо»,— ответила та. Жена консула, сочтя, что так звали этого парня, приняла его, как она считала, со всей любезностью, весело поздоровавшись: «Добрый день, Maricori.» — и стала уточнять его будущие обязанности. Она не могла понять, почему садовник так густо покраснел.

С другой стороны, существовали и совершенно необузданные молодые люди — наполовину бандиты, наполовину донжуаны,— подобные тому, который в деревне Ольбера, близ Севильи, принимал у себя в гостях Бланко Уайта. Его гостеприимство выражалось в самых разнообразных формах, доходя иногда до хулиганства. «Однажды вечером ганец был прерван грубым голосом нашего достойного друга дона Хуана, который как раз находился на кухне, в гостях у своего любимого графина с коньяком. Дамы, хотя и обладали крепкими нервами, явно встревожились, и мы все поспешили прочь из комнаты, стремясь установить причину услышанных нами грозных выкриков.

Выбежав в коридор, мы увидели нашего доблестного героя, стоявшего у окна со взведенным ружьем, изрыгая залпы проклятий и крича, что застрелит первого, кто приблизится к двери... Поскольку нападение, которое он так храбро отражал, уже закончилось, хозяин вскоре овладел собой в достаточной степени, чтобы рассказать нам о случившемся. Два или три человека из числа его врагов совершали свои еженощные прогулки под окнами любовниц. Они услышали шум в доме Росы и решили положить конец веселью недруга, разведя огонь под дверью в его прихожей. Вскоре дом могло охватить пламя, если бы не одолевшая хозяина жажда, которая так вовремя потянула его из задней комнаты в переднюю часть здания».

Как ясно из сказанного и других историй, случившихся несколько севернее, пение серенад часто служило поводом для ссор и драк между соперничавшими молодежными группами, вспыхивавших ради молодецкой забавы — «балдежа», как говорят современные молодые люди,— а вовсе не из-за любви. Любовь зачастую бывала лишь предлогом, а не причиной агрессии.

Случаи ревности, похоже, в основном встречались среди беднейших слоев населения, а любовь — как отметил Бланко Уайт — вовсе не была главной причиной убийств в Испании. «Природная раздражительность, особенно у жителей южных провинций, приводит к частому кровопролитию по любому пустяковому поводу. Небольшое количество выпитого вина, а иной раз и просто порыв восточного ветра непременно оборачивается в Андалусии ссорами со смертельным исходом».

Любовь в Испании нынешнего и прошлого столетий вполне соответствует описанию Сальвадора де Мадариага {119} 119 Мадариага-и-Рохо, Сальвадор де (1886—1978) — испанский писатель, дипломат и историк, писавший также на английском, немецком и французском языках. : она «стихийная, нерасчетливая и вулканическая настолько, насколько этого можно ожидать, зная натуру испанца. Она одновременно и глубоко плотская и странно целомудренная. Никакие интеллектуальные или этические элементы не стесняют свободного потока страсти, находящейся в столь непосредственном контакте с источниками самой жизни. Любовь в Испании нередко обладает той непреодолимой силой, которая побудила древних сотворить из нее внушающий благоговейный ужас миф».

И все же я не верю, что это описание применимо к суровой Кастилии или к нежной Галисии — и уж, конечно, не к испанской любви двадцатого столетия. Уже в девятнадцатом веке такой земной драматург, как Бретон де лос Эррерос {120} 120 Бретон де лос Эррерос, Мануэль (1796—1873) — испанский поэт и драматург-комедиограф. , выражал скептическое неверие в так называемую страстную любовь своих соотечественников. Юные дамы у Эррероса остроумны и кокетливы, его вдовы — осмотрительны и хитры.

Наблюдательный мсье Лаборд осторожно заметил в своих Воспоминаниях, что, по его мнению, испанцы гораздо менее романтичны, чем это принято считать. Тогда было модно ставить знак равенства между романтизмом и меланхолией, и он утверждал, что «меланхоличной испанской женщины в природе не существует». С присущей ему сдержанностью этот писатель полагал, что валенсийские женщины «по характеру мягкие, но обладают такой большой властью над мужчинами, что ведут себя высокомерно и зачастую злоупотребляют своим превосходством. Насколько мужчины из средних слоев общества активны и трудолюбивы, настолько же и женщины всех классов праздны и враждебны занятиям любого рода».