Зигмунд Кинси - История борделей с древнейших времен

Теперь я покажу, что для человека, любящего тело больше души, эта связь и унизительна. Кто учит говорить и поступать как должно, имеет право пользоваться уважением, как Хирон и Финик со стороны Ахилла; а вожделеющий тела, конечно, будет ходить около него, как нищий: да, он всегда следует за ним, просит милостыню, всегда ему нужен еще или поцелуй, или другое какое прикосновение… И в самом деле, человек, обращающий внимание только на наружность, мне кажется, похож на арендатора земельного участка: он заботится не о том, чтобы возвысить его ценность, а о том, чтобы самому собрать с него как можно больший урожай. А кто жаждет дружбы, скорее похож на собственника имения: он отовсюду приносит, что может, и возвышает ценность своего любимца. То же бывает и с любимцами: знающий, что, отдавая свою наружность, он будет властвовать над влюбленным, естественно, будет относиться ко всему остальному без внимания. Напротив, кто пони мает, что, не будучи нравственным, он не удержит дружбу, тот должен более заботиться о добродетели. Величайшее счастье для того, кто желает из любимого юного существа воспитать себе хорошего друга, – это то, что ему и самому необходимо стремиться к добродетели. И действительно, если он сам поступает дурно, не может он близкого ему человека сделать хорошим и, если он являет собою пример бесстыдства и неумеренности, не может он своему любимцу внушить умеренность и стыд… А ты, Каллий, думается мне, должен быть благодарен богам за то, что они внушили тебе любовь к Автолику. Что он честолюбив, это вполне очевидно, коль скоро он готов переносить много трудов, много мук для того, чтобы глашатай объявил его победителем. А если он мечтает не только быть украшением себе и отцу, но получить возможность, благодаря своим высоким достоинствам мужа, делать добро друзьям, возвеличить отечество, воздвигая трофеи по поводу побед над врагами, и благодаря этому стать известным и славным среди эллинов и варваров, то неужели ты думаешь, что он тому самому, в ком видит лучшего помощника в этом, не станет оказывать величайшее уважение? Таким образом, если хочешь ему нравиться, надо смотреть, какого рода знания дали Фемистоклу возможность освободить Элладу; смотреть, какого рода сведения доставили Периклу славу лучшего советника отечеству; надо исследовать также, какие философские размышления помогли Солону дать такие превосходные законы нашему городу; надо доискаться, наконец, какие упражнения позволяют спартанцам считаться лучшими военачальниками…»

Знаменитый греческий историк Плутарх в своем диалоге «Об Эроте» приводит для нас еще один спор, и мы можем представить себе, что преимущества и недостатки того или иного рода любви живо обсуждались греками. Плутарх пишет:

«– Ты, значит, называешь постыднейшим действием сочетание мужчины и женщины, священнее которого нет и не может быть никакого другого соединения?

– Действительно, – сказал Протоген, – законодатели справедливо превозносят это соединение как необходимое для продолжения человеческого рода и прославляют его перед толпой. Но у истинного Эрота нет ничего общего с гинекеем, и я утверждаю, что отношение к женщинам или девушкам тех, кто к ним пристрастился, так же далеко от Эрота, то есть любви, как отношение мух к молоку, или пчел к сотам, или поваров к откармливаемым ими в темноте телятам и птицам, к которым они не испытывают никаких дружественных чувств.

Но подобно тому, как влагаемое в нас природой влечение к хлебу и другой пище ограничено мерой достаточности, а излишество в этом получает название обжорства или чревоугодия, так женщина и мужчина от природы нуждаются в даваемом ими друг другу удовлетворении, но если ведущее к этому влечение достигает такой силы, что становится яростным и неудержимым, то не подобает давать ему имя Эрота. Эрот, соприкоснувшись с молодой и одаренной душой, приводит ее к добродетели по пути дружбы; а желания, устремленные на женщину, в лучшем случае завершаются преходящим телесным наслаждением. В этом смысл ответа, который был дан Аристиппом человеку, жаловавшемуся, что Лайда его не любит. «Я знаю, – сказал Аристипп, – что вино и рыба меня не любят, и, однако, я с удовольствием пользуюсь тем и другим». Ведь цель желания – наслаждение и удовлетворение. А Эрот, утратив ожидание дружбы, не желает оставаться прежним и ублажать цветущую молодость, раз она не воздает ему душевным расположением, основанием для дружбы и добродетели…

Эрот подлинный только один, и он вовсе не «блистающий огнем желания», как сказал о любви к девушкам Анакреон, не «надушенный и наряженный», а простой и неиспорченный, каким ты увидишь его в философских собеседованиях в гимнасиях и палестрах, в поисках молодых людей, достойных того, чтобы обратиться к ним с настойчивым благо родным призывом к добродетели.

Но другого Эрота, расслабляющего и домоседствующего, близкого к женским уборам и ложам, ищущего изнеженности, развращенности и недостойных мужа наслаждений, чуждого дружбы и божественного огня, необходимо отвергнуть…

Слушая это, Писий явно раздражался против Дафнея и, когда тот приостановился, воскликнул:

– Клянусь Гераклом, какое легкомыслие и какая дерзость! Люди, уподобляясь собакам, которых их пол привязывает к самке, переселяют бога из гимнасиев, портиков и освещенных солнцем мест философских собеседований в притоны, с их бритвами и притираниями общедоступных женщин: ведь честным женщинам, конечно, не подобает ни влюбляться, ни быть предметом влюбленности».

Впрочем, диалог завершается прославлением супружеской жизни и революционным заявлением: оказывается, с женщинами нужно дружить и уважать их – тогда любовь между мужчиной и женщиной становится возможной! «Но любовь к благородной женщине не только не знает осени и процветает при седине и морщинах, но остается в силе и до могильного памятника. Нет числа примерам женской любви, полной верности, постоянства и самоотверженной готовности перенести любое испытание».

Но одно дело – благородные женщины и благородные юноши, а другое – объекты, предназначенные исключительно для утех. Их невозможно любить, желая усовершенстововать, научить добру и справедливости. К ним можно испытывать только похоть. И все же жизнь сложнее, чем рассуждения философов. Иногда этих женщин (и этих юношей) действительно любили.

Изощренность и сладострастие царствуют на пиршествах богатых афинян, чья известность прошла через столетия, в домах гетер и куртизанок, что служили любовным фронтом для щедрых любовников. В Греции удовольствие доставляется на дом.

«Пир» Платона, как и «Пир» Ксенофонта, описывает одно из самых популярный занятий афинской элиты. Эти праздники – повод для искусных речей, но и удовольствиям здесь есть место. Когда наступает момент и чувства становятся всесильны, диалектики забывают логику, софисты – силлогизмы, ораторы – красивые речи, политики – государство. Куртизанки, флейтистки, танцовщицы и миньоны набираются из гимнасий, или просто их берут у сутенеров. Это стоит минимум 2 драхмы, но цена может быть и очень высокой.