Елена Душечкина - Русская ёлка: История, мифология, литература

Создавая новые праздничные ритуалы, советские идеологи стремились использовать элементы традиционных календарных обрядов, как народных, так и религиозных. Именно поэтому ёлка и фигурирует на «комсомольском рождестве» как один из обязательных его компонентов. В качестве директивы по устройству нового праздника был выпущен сборник «Комсомольское рождество». На предприятиях детские ёлки организовывались в эти годы силами профсоюзных организаций. Рассказывая о «комсомольских святках» в Рязани, корреспондент «Правды» цитирует слова председателя завкома одного из рязанских заводов, якобы сказанные им перед новым, 1923 годом: «О детской ёлке подумать надо, и Новый год на носу… Танцульки устраиваем. Вчера одну устроили, на ёлку детям заработали миллионов 500» [175, 4 ].

Однако столь благосклонное отношение советски власти к ёлке продолжалось недолго. Перемены стали ощутимы уже к концу 1924 года, когда «Красная газета» с удовлетворением сообщила: «…в этом году заметно, что рождественские предрассудки — почти прекратились. На базарах почти не видно ёлок — мало становится бессознательных людей» [475, 300 ]. Постепенно завершил своё существование и праздник «комсомольского рождества». Он был раскритикован в прессе как не сыгравший существенной роли в антирелигиозной пропаганде: писали, что комсвятки «приносили мало пользы», поскольку они были только «антипоповскими выступлениями», в то время как «классовая сущность и контрреволюционность религии» ими «не разоблачалась» [97]. С 1925 года началась плановая борьба с религией и с православными праздниками, результатом которой стала окончательная отмена Рождества в 1929 году. Тогда казалось, что ёлке пришёл конец.

Подробный разговор об этом ещё впереди. Пока же обратимся к тем, кто после революции оказался за границей, оторванным от родного дома и знакомой обстановки.

Ёлка в эмиграции составляет особую страницу в судьбе русской ёлки. Небывалый в истории России людской поток увлёк за её пределы людей, долгие годы бережно хранивших память о родине и свято соблюдавших старинные традиции. Рождественская ёлка, которая относительно недавно завоевала Россию, в среде эмигрантов первой волны оказалась в одном ряду с самыми дорогими утраченными ценностями. Эта странная метаморфоза, произошедшая с ёлкой, которую ещё менее века тому назад называли «немецким нововведением», привела к тому, что именно она, запечатлевшаяся в сознании эмигрантов как прекрасное воспоминание детства, превратилась в один из главных символов родины, утраченной в результате большевистской революции. Поэтому неудивительно, что воспоминания о России, приобретавшие особенную остроту в дни великих праздников, возрождали в сознании картины безвозвратно ушедшего прошлого — родного дома, родной природы, православных праздников, в первую очередь — Пасхи и Рождества с его непременной и столь полюбившейся ёлкой: «Рождественские праздники были особенно ценны… ёлкой со всеми её игрушками и сластями, сусальным дождём и т.д.» [182, 74 ]. Тысячи русских семей, потерявших родину, на старое Рождество с тоской вспоминали самые прекрасные моменты своей жизни, и ёлка неизменно оказывалась в ряду этих воспоминании- «Сейчас в центре рождественского веселья, преимущественно в городах, стоит убранная свечами, разукрашенная ёлка — символ Небесного Света — нашего Спасителя, — писала парижская эмигрантская газета «Возрождение». — Сияющая огнями ёлка не потеряла своего обаяния и на чужбине — она связана невидимыми нитями с нашим милым и невозвратным прошлым» [1 , 22 ]; «…раскрыв коробку со старыми ёлочными украшениями, можно неожиданно вспомнить многое…

— подобного рода признания постоянно встречаются в рождественских номерах эмигрантских изданий. Даже своя, обычно с громадным трудом устроенная ёлочка была для эмигрантов лишь «условным символом какой-то другой ёлки», той, которую они знали в России [306, 641 ]. В печальной «Рождественской думе эмигранта» русская ёлка воспринимается как пространственно отдалённая от лишившихся родины людей:

И.С. Шмелёв в книге «Лето Господне», над которой он работал в эмиграции с 1933 по 1948 год, ностальгически восстанавливает в памяти дореволюционное русское Рождество. В его воспоминаниях ёлка предстаёт не только как обязательный рождественский атрибут, но и как характерная черта именно русского Рождества, а для писателя — единственно истинного. И русские ёлки для него не сравнимы ни с какими другими:

Перед Рождеством, дня за три, на рынках, на площадях, — лес ёлок. А какие ёлки! Этого добра в России сколько хочешь. Нe так, как здесь, — тычинки. У нашей ёлки… как отогреется, расправит лапы, — чаща.

Те же ноты звучат и в мемуарах Ивана Лукаша. Написанные много лет спустя после отъезда из России, они, помимо переполнявшей их тоски по давно ушедшему в прошлое прекрасному русскому Рождеству, донесли до нас множество мелких подробностей о русском «ёлочном быте»: «На Рождестве в домашнем воздухе были разлиты чистое тепло и прохлада ёлки». Сны у него перемежаются с воспоминаниями:

…Приснилось, что потерял шапку и хожу среди рождественских ёлок у Академии Художеств, — по еловому лесу… Впрочем, ёлки и наяву продавались у Академии Художеств, на 4-ой линии. Мелкие, жидкие снизу, воткнутые в деревянные кресты, стояли на дровнях, другие, перевязанные мочалками, были повалены друг на друга в снег, и высились чащей большие ели, перекладины которых были из брёвен.

Постоянные преувеличения (даже гиперболизация) и идеализация эмигрантами ёлок своего российского детства порою у них самих вызывали иронию. Именно эту особенность их памяти шутливо обыгрывал А. Ренников в одном из своих святочных текстов, посвящённом рассказам эмигрантов о прекрасном российском прошлом.

А ёлки у всех в детстве были только гигантские: высотой метров в десять, пятнадцать. Свечей зажигали при пошатнувшихся делах одну тысячу, при улучшении обстоятельств — две. Чтобы прикрепить звезду к вершине ёлки, специально звали из местного цирка акробата.

Впрочем, эти преувеличения не всегда были столь уж далеки от реальности. Князь Ф.Ф. Юсупов в своих эмигрантских мемуарах рассказывает о тех феерических ёлках, которые устраивались в их петербургском доме на Мойке: