Рудольф Арнхейм - В параболах солнечного света

Как замечательно мы общаемся с нашими кошками, понимая, что они живут в совершенно ином мире. Для них ботинок — это соблазнительный объект, с провокационно распущенными шнурками, а автомобиль — это укрытие между колесами. И ночь должна быть днем. При этих глубоких различиях в восприятии, как мы можем с ними общаться?

Обычно переводы перемежаются с оценками и субъективными воззрениями, даже в том случае, когда переводы выполнены тщательно и со знанием дела. Передо мной перевод Уилларда Траска книги Эриха Ауербаха “Mimesis”, одного из лучших немецких произведений в области художественной критики. Но уже первая строка английского перевода задерживает мое внимание: «Читатели Одиссеи помнят хорошо приготовленную и чувствительную сцену из 19 книги, где Одиссей….» Хорошо приготовленную? Как вкусная пища? Читая такое, читатель не может не усомниться в интеллекте автора. «Хорошо приготовленное» — это плохой перевод. Ауэрбах здесь не причем.

Это не сцена «хорошо приготовленная», а читатель должен быть хорошо приготовленным. Уже краткий взгляд на такие несообразности должны сделать читателя защитником автора от подобных переводов.

Что я могу сказать о стиле Жоржа Сера, который изображает людей либо фронтально, либо в профиль. В его картине «Воскресный полдень» он изображает людей толпе только в этих двух позициях. Он как бы применяет к изображению своих парижан абстрактную геометрию, они у него стоят как каменные монументы между деревьев.

Педагоги и философы наделали много шума относительно того, что психологи открыли о различных функциях полушарий головного мозга, в частности, относительно его аналитических и интуитивных способностях. Но очевидно, что симметрия обоих полушарий должна изменить мнение тех, кто до сих пор верит в превосходство интеллекта.

Большой ошибкой некоторых фильмов, в которых текст убивает экспрессивный диалог или мелодию. Эдуард Ганслик жалуется, что “Gesamtkunstwerk” Вагнера нанес ущерб музыки словами. Он отмечает, что «Вагнер заменяет мелодию пения монотонной декламацией».

В туалете самолета японский авиалиний надпись: «Не бросайте в туалет иностранные предметы!»

Это выглядит как сюрреалистическая картина: вы лежите на постели в госпитале, мирно читая книгу, а в коридоре мимо вас течет поток болтающих людей, обтекая вашу комнату, и не обращая на вас никакого внимания.

В сравнительно обозримом времени стало принятым писать литературу как сообщение о том, что кто-то увидел или о чем-то подумал. До этой даты — кто был первым писателем такого типа, как не Пруст? — в книгах один литературный характер рассказывал другому какую-нибудь историю. Например, Одиссей рассказывает о своих приключениях при дворе феаков или Эней рассказывает историю о Троянской войне. У Пруста универс литературного дискурса переключается с физического мира тел на умственный мир мыслителя или наблюдателя. Пожалуй, этот процесс начинается уже в «Размышлениях» Декарта.

Следуя инстинкту самосохранения, я всегда боролся с представлением о мире как чисто субъективной конструкции, с идеей, что мы воспринимаем не «действительный» мир, но только мир «неоформленных, хаотических представлений». Подобные рассуждения размывают почву под нашими ногами. Подобную доктрину можно обнаружить в третьей главе сочинения Ницше «Воля к власти». Здесь мы узнаем, что объект — это ничто иное, как отношение одного субъекта к другому, истина это то, что не имеет пользы, общность вещей — это наше субъективное стремление все классифицировать; не существует ничего постоянного, кроме бесконечного потока изменений; эвклидово пространство это ничто иное, как идиосинкразия определенного типа животных и т. д. Когда эта ложная доктрина транспортировалась

с континента на почву англо-саксонского эмпиризма, это скептическое верование стало чрезвычайно опасным.

Одна из причин, почему я называю себя писателем, заключается в том, что ученый пишет тогда, когда ему надо о чем-то сообщить, и часто он делает против своей воли. Мое желание писать и удовольствие от этого процесса фундаментальны, я чувствую себя несчастным, когда не пишу. Поэтому я всегда занят исследованием идей и наблюдением, которое питает мою привычку к письму.

Иногда я поражаюсь тому, как мир действует сам по себе. По утрам свет приходит во время с улицы, весна рождает листья и цветы без того, чтобы я нажал какую-нибудь кнопку. Порой я верю, что мы уже живем в совершенно автоматизированной среде.

Я начинаю новую записную книжку с эпиграфа: “Simlex Sigillum Veri”. Действительно, простота есть признак истины.

Моделируя или рисуя, я начинаю с внутреннего ядра предмета, а затем двигаюсь от него к поверхности предмета. Вырезая, я напротив, двигаюсь от внешнего к внутреннему. Скульптор обходит вокруг куска дерева подобно тому, как боксер скачет перед своим противником, пробуя раскрыть его защиту, чтобы в конце концов добраться до него. И тогда он уже работает с тем, что находится внутри.

Кот Том никогда не движет своими глазами из сторону в сторону. Вместо этого он движет своей головой и смотрит на предметы фронтально. Порой он способен обмануть нас, но он никогда не уклоняет в сторону свой взгляд. Во всяком случае, он не кривляется лицом. Это учит хорошим манерам.

Поскольку строительство дома не является оригинальной работой одного архитектора, я не уверен, что всю живопись и скульптуру можно признать оригинальной работой рук художника. Некоторые пуристы считают, что Мондриан, вооружась линейкой, переделывал работу кого-то другого. Сегодня, когда многие искусства производятся с помощью механических операций, становится бессмысленным пытаться различить, что в нем является существенным, а что — случайным.

Мишель Турнье полагает, что каждому человеку присущ определенный возраст, так что, пока он не достигнет его, он выглядит «слишком молодым», или «слишком старым», когда он его достигнет. В моем собственном случае, я полагаю, что моя жизнь во все времена вращается между периодом до и после 60 лет.

Некоторые могут полагать, что рассуждения об искусстве нашего времени, в которых часто приводится пример с унитазом Душампа, являются шуткой. Это связано с неспособностью ронять, что художники, в особенности французы, часто высмеивают американскую художественную критику. Главная проблема, связанная с Маргиттом, что он не улыбается даже в том случае, когда только улыбка может спасти положение.