Дмитрий Ершов - Хунхузы. Необъявленная война. Этнический бандитизм на Дальнем Востоке

Происхождение столь причудливого названия объясняют по-разному. Одни историки считают, что некогда китайские разбойники, отправляясь «на дело», прицепляли к подбородку фальшивые бороды из пакли или волоса, выкрашенного в красный цвет. Маскируя внешность разбойника, такая борода одновременно помогала напугать жертву. Прообразом этого бандитского «аксессуара» были фальшивые бороды, использовавшиеся в представлениях традиционного китайского театра. По другой версии, хунхузы обязаны своим прозвищем… иностранцам, и прежде всего русским. Вот как объясняет сей казус очеркист Гавриил Муров, в 1901 г. объехавший тихоокеанские окраины Руси и описавший свои странствия в книге «Люди и нравы Дальнего Востока»: «У китайцев не могло быть этого внешнего признака. У соседних с Китаем народов монгольской расы — тоже. Исключение составляют только наши русские, разные искатели приключений и легкой наживы, да английские авантюристы (те и другие — со светло-русыми и рыжими бородами), в течение многих десятков лет свирепствовавшие на обширной границе Китая, отнимая у него область за областью и уничтожая сотни сынов его. В течение этих лет выражение «красная борода» в приложении к «лихому» иноземцу становится общеупотребительным, а затем начинает применяться китайцами не к одним иноземным, но и к своим, китайским разбойникам».

Действительно, слово «хунхузы» было распространено преимущественно в северо-восточных районах Китая и на прилегающих территориях России и Кореи, то есть именно там, где китайцы чаще всего могли столкнуться с русскими «лихими людьми». В качестве наиболее раннего примера такой «лихости» можно привести походы казачьих ватаг под водительством Ерофея Хабарова и Онуфрия Степанова, прошедших по Амуру в середине XVII в. В обращении с местным населением казаки отличались от испанских конкистадоров разве что особой бесшабашностью и полным отсутствием религиозного фанатизма.

Название «хунхузы» носило чисто разговорный характер. В официальных китайских документах для обозначения разбойников использовались выражения хуфэй, даофэй, туфэй, которые, для краткости, можно перевести на русский язык в одном значении — «бандит».

Пожалуй, первое определение понятия «хунхуз» дал в 1880 г. Ф.Ф. Буссе, внесший значительный вклад в изучение Уссурийского края. По его мнению, «хунхуз, собственно, профессиональный разбойник, передающий ремесло своим детям, но название это дается также всякому китайцу, занимающемуся разбоем даже вследствие случайных причин и временно». Это верное определение нуждается в небольшом, но весьма важном уточнении: хунхузами именовали не просто разбойников, а тех, кто принадлежал к организованным преступным сообществам, или, попросту говоря, бандам.

Нет достоверных сведений о времени и месте зарождения хунхузничества. Несомненно лишь то, что эта болезнь сначала поразила Маньчжурию и только потом перекинулась на территорию Приамурья и Приморья. Первым очагом разбоя в Маньчжурии была провинция Фэнтянь (Ляонин), с которой началось заселение Северо-Восточного Китая этническими китайцами. В соседней Гиринской провинции (Цзилинь) появление бандитских шаек впервые было отмечено в XVIII в., а в северной — Хэйлунцзянской — и того позже.

Вплоть до начала XX в. Маньчжурия оставалась своеобразной «китайской Сибирью» — малонаселенной страной дремучих лесов и бескрайних непаханых степей.

На протяжении двух столетий заселение края носило стихийный и неконтролируемый характер. Императоры маньчжурской династии Цин, воцарившейся в Китае в 1644 г., рассматривали историческую родину как свою особую вотчину, неприкосновенную для китайцев (ханьцев). Тысячи колонистов, обосновавшихся на северо-восточных землях, были надолго предоставлены самим себе. Более того, с формальной точки зрения они вообще не существовали и не нуждались в управлении. К каким последствиям привело такое пренебрежение, видно из доклада гиринского губернатора Мин Аня [1] 1 — Здесь и далее транскрипция китайских имен приводится в соответствии с источником. (Здесь и далее примеч. авт.) , представленного в 1878 г. Описывая положение во вверенной провинции, чиновник сетовал, что в «пределах ее неуважение и неповиновение закону стали обычным явлением с тех пор, как в нее потянулись из внутренних провинций Китая вереницы переселенцев, подобно ручьям воды, стекающейся в котловину; во многих местностях хозяевами стали нахальные негодяи; сильные стали притеснять слабых, а на убийство и поджог стали смотреть как на обыкновенное дело» [2] 2 — Цит. по кн.: Северная Маньчжурия, под ред. П.Н Меньшикова и др. Харбин, 1916. . Изрядную порцию масла в огонь этого анархического костра подливало присутствие в Маньчжурии многочисленных уголовников, бежавших или принудительно высланных сюда со всех концов Китая. Подобная публика, как правило, поначалу скапливалась в городах Северной и Восточной Маньчжурии. Как следствие, французский миссионер Вено в 1850 г. назвал город Саньсин (Иланьхала) «вторым Содомом», а англичанин Генри Джеймс спустя тридцать шесть лет сравнивал столицу провинции Хэйлунцзян город Ци-цикар с австралийским каторжным портом Ботани-Бэй. Можно сказать, что переселенцы и преступники были первоэлементами зарождения маньчжурского хунхузничества, а слабость местной власти — катализатором этого процесса.

Банды хунхузов состояли почти исключительно из китайцев. Маньчжурские власти считали наиболее склонными к преступлениям выходцев из провинций Шаньдун и Чжили (современный Хэбэй). Шаньдунцы составляли самую внушительную когорту переселенцев из «застенного» Китая. В Маньчжурии нищие шаньдунцы могли рассчитывать только на низкооплачиваемую «черную» работу, тяжесть которой усугублялась произволом хозяев и властей. Отсюда та легкость, с которой вчерашние батраки-шаньдунцы вступали на скользкую стезю «джентльменов удачи». Противоположностью шаньдунцам, по мнению маньчжуров, были шаньсийцы (уроженцы провинции Шаньси), как правило решавшиеся на переезд в Маньчжурию только при наличии кубышки с накоплениями и уверенно чувствовавшие себя в сфере торговли.

Наступление XX века многое изменило в жизни и облике хунхузов. Во-первых, на границе Хэйлунцзяна и нынешней Внутренней Монголии стали появляться банды разбойников-монголов. Во-вторых, после окончания Русско-японской войны в Маньчжурию, и в первую очередь в полосу отчуждения Китайско-Восточной железной дороги, хлынул поток «темного люда» из России, чувствовавшего себя в местной криминальной среде как рыба в просторном омуте. В 1907 г. недалеко от Харбина полицией был накрыт притон, служивший базой для небольшой, но очень хорошо вооруженной шайки русских уголовников, промышлявших грабежом китайцев. Самое интересное, что во главе этого преступного сообщества стояла… женщина. Как тут не вспомнить фольклорную Мурку, также возглавлявшую «банду из Амура»! Весной 1908 г. группа охотников в окрестностях Харбина подверглась нападению китайской банды, предводимой двумя русскими, одетыми в форму забайкальских казаков. Наконец, в начале XX столетия членами хунхузских шаек часто становились кавказцы.