Вера Шервашидзе - Западноевропейская литература ХХ века: учебное пособие

Идея «диалога» интерпретируется Ю. Кристевой как «взаимодействие текстов». Интертекстуальность, таким образом, не отрывает литературный текст от социального контекста, в который тот вписан; ее не следует понимать как способ самоизоляции литературы. Кристева, разделяющая взгляды Бахтина, счи-

тает, что в литературном тексте звучат не только предшествующие, но и соседствующие с ним дискурсы. Несмотря на типологическое сходство, понятия интертекстуальности у Бахтина и Кристевой обусловлены различными методологическими подходами. У Бахтина интертекстуальность – это литературный прием, предполагающий диалог идей; в постструктуралистской теории – это образ мира как текста, это произвольная игра значений различных текстов культуры, которые являются частью «всеобщего текста».

Р. Барт уточняет понятие текста: «Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях... тексты предшествующей культуры и окружающей культуры. Каждый текст представляет новую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки культурных кодов, формул... фрагменты социальных идиом – все они поглощены текстом и перемешаны в нем, так как всегда до текста и вокруг него существует язык... интертекстуальность не может быть сведена к проблеме источников и влияний; она представляет собой общее поле анонимных формул, происхождение которых редко можно обнаружить, бессознательных или автоматических цитат, даваемых без кавычек». Из этих размышлений Р. Барт делает важный вывод о зависимости писателя от социокультурного контекста: «писатель всегда опутан "сетью культуры", ускользнуть из которой невозможно». Теория Барта основана на идее исчезновения индивидуального сознания в культурных языковых практиках, в социокультурном контексте. Подобная установка определила общую концепцию «смерти субъекта» (т.е. «смерти автора», персонажа, читателя) и обусловила понятия «письма», т.е. смерти индивидуального текста (уникальности стиля каждого писателя), который растворяется в бесконечном поле «анонимных формул и цитат».

Такой методологический подход приводит к разрушению миметического персонажа, к утрате идентичности и самоидентификации. Лакан в своей психоаналитической теории разрушает представление о «стабильности Эго», о тождественности человека самому себе, своему сознанию: «Эго» не может быть опре-

делимо, оно изменчиво, случайно, зыбко в своей неопределенности. Представление о читателе как воспринимающем субъекте заменяется цитатным, «интертекстуальным сознанием», неспособным к целостному восприятию. Роль автора сводится лишь к функции различных комбинаторных стратегий, варьирования по принципу калейдоскопа одних и тех же элементов. В статье «Смерть автора» (1968) Р. Барт разрушает романтическую иллюзию гения-творца: «На смену автору пришел "скриптор", который несет в себе не страсти, настроения и чувства, а только такой необъятный словарь, из которого он черпает свое письмо, не знающее остановки; жизнь лишь подражает книге, а книга сама соткана из знаков, сама подражает чему-то уже забытому, и так до бесконечности».

Тезис о «смерти автора» стал методологической основой бартовской критики литературы. Литература, в концепции Р. Барта, – «выражение определенной идеологии», инструмент манипуляции сознанием. «Смерть автора», носителя определенной идеологии, ведет к «смерти литературного произведения». Текст определяется Р. Бартом как «многомерное пространство, в котором сочетаются и спорят друг с другом разные виды письма, ни один из которых не является исходным» («Смерть автора»). Отсюда следует вывод: не существует больше «литературы» или «произведения», нет и «литературного творчества автора»; есть лишь «приключения письма». Текст весь, по мысли Р. Барта, «сплошь соткан из цитат, отсылок, отзвуков; все это языки культуры, которые проходят сквозь текст и создают мощную стерефонию» («От произведения к тексту»). «Смерть» автора, персонажа, читателя как индивидуальностей позволяет сконцентрироваться на «приключениях письма», на игре с текстом. Игровой принцип основан на определенных правилах, или «кодах». Классификация кодов появляется в работах Р. Барта 1970-х годов – «S/Z» (1970) и «Текстовой анализ одной новеллы Э. По» (1973). В этих работах коды определяются Р. Бартом следующим образом:

1) культурный код (научный, риторический) – свод правил, выработанных социокультурным контекстом, т.е. связанных с интертекстуальностью;

2) коммуникативный код – способы обращения к адресату в тексте;

3) «идиолект» писателя, делающий его тексты узнаваемыми;

4) акциональный код – код действия, сюжетно-фабульный каркас;

5) герменевтический (или энигматический) код, связанный с загадкой текста, с проблемами понимания и интерпретации.

Метафора «расследования и догадки» в постструктурализме (Делез, Гваттари) обозначается термином «ризома». Изначальное значение слова – особая форма корня, не имеющего центрального подземного стебля. Делез и Гваттари противопоставляют «ризому» лабиринту, в котором все-таки существует путеводная нить Ариадны. Ризома – эмблематическое воплощение хаоса, энтропии, иррациональности.

На рубеже 1970 – 1980-х годов XX столетия постструктурализм превратился в факт общемирового значения. Его теоретические положения оказали продуктивное влияние на гуманитарные науки Европы и США. Постмодернизм со второй половины 1980-х годов стал осмысляться как явление тождественное постструктурализму, а сами термины – постструктурализм и постмодернизм – стали рассматриваться как синонимы.

Американский ученый И. Хасан подчеркивал существенные различия постмодернизма от предшествующей литературной традиции: «В то время как модернизм создавал свои собственные формы художественного авторитета, постмодернизм развивался в сторону художественной анархии в соответствии с глубинным процессом распада вещей». Идея неприятия целостности, законченности, пристрастие к фрагментарности, размыванию иерархии ценностей воплощается голландским ученым Д. Фоккемой в теории «нонселекции», типологически созвучной концепции децентрации Ж. Деррида. Американский писатель и теоретик постмодернизма Дж. Барт, размышляя о поисках новой модели романа в эпоху «после Борхеса, Набокова, Беккета», предлагает новые стратегии – литературные игры с читателем, изменение функции автора-демиурга, создающего «предметно-смысловой» мир («Литература исчерпанности»).

1. Барт Р. Драма, поэма, роман // Называть вещи своими именами. – М., 1985.

2. Барт Р. Основы социологии // Структурализм: «за» и «против». – М., 1975.

3. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. – М., 1989.