Коллектив авторов - Зарубежная литература XX века: практические занятия

Постмодернизм в известной мере проецирует на гуманитарную сферу картину мира, выработанную в современных естественных науках. Вот как говорится в романе современного испанского писателя Хорхе Вольпи.

Если, в соответствии с теоремой Геделя, любая аксиоматическая система содержит неразрешимые утверждения; если, в соответствии с релятивизмом Эйнштейна, не существует абсолютного времени и пространства; если, в соответствии с принципом неопределенности, причинность уже не годится для уверенного предсказания будущего; и если у каждой отдельной личности имеется своя отдельная правда – это означает, что существование всех нас, созданных из одинаковой атомной материи, есть неопределенность. Наши убеждения, таким образом, неизбежно половинчаты [8].

Постмодернисты считают, что в мире тотальной неопределенности никакой объективной истины не существует, а есть только укорененные в традиции «метанарративы» – мифы и интерпретации событий, когда-то выгодные власть имущим и распространявшиеся ими для укрепления своей власти. Для выдвинувшего это понятие Лиотара метанаррративы – суть всеобъемлющие истории, предлагающие ответы на все вопросы, создающие оптимистическую иллюзию тотального знания. Примеры метанарративов – христианство, марксизм, фрейдизм, дарвинизм, миф о всемогуществе научного прогресса, т.е. Просвещение, – при ближайшем рассмотрении оказываются орудиями власти. Их функция – свести к минимуму оппозицию и плюрализм в обществе, облегчить задачи управления.

Лиотар дает свое знаменитое определение современного состояния знания, постмодерна, как «недоверия к любым метанарративам». Приблизиться к правде истории можно только через «локальные нарративы», малые истории, – повествования о конкретных делах людей в определенном пространстве, ограниченном времени, рассказы о случайностях повседневной жизни. Но и вся сумма подобных повествований не может дать нам полного представления о том, как «по-настоящему» происходило то или иное событие, не только в силу неизбежной ограниченности субъективной точки зрения рассказчика, но и в силу принципиальной неспособности слова адекватно отражать реальность.

Этот вывод следует из так называемой «лингвистической революции», происходившей на протяжении всего XX века в науке о языке и связанной с именами Ф. де Соссюра, Э. Сепира, Л. Витгенштейна. Язык, согласно их исследованиям, не столько отражает действительную реальность, сколько конструирует ее. Каждый человек пользуется готовым языком, несущим в себе опыт бесчисленных предыдущих поколений, и уже тем самым он несвободен от этого опыта. Язык задает рамки самовыражения, рамки понимания, язык структурирует личность. Следование этим новым аксиомам имело последствия, сопоставимые с тем, как в средневековье развитие, казалось бы, чисто филологических гуманистических штудий привело к возникновению ренессансной картины мира.

Вновь развитие одной специальной гуманитарной дисциплины лингвистики способствует эпохальному мировоззренческому повороту, потому что именно по линии понимания языка, возможностей слова пролегает первое различие между модернизмом и постмодернизмом. Там, где модернисты сохраняли полное доверие к фигуре автора (хотя уже они играли точками зрения рассказчика), к возможности авторского слова воссоздать реальный мир, постмодернисты не могут больше так «наивно» доверять слову.

Известные лозунги о «смерти автора», «авторе как функции языка», о слове как знаке, симулирующем действительность, могут быть прокомментированы цитатой из романа 1989 года современного английского писателя Дэвида Лоджа, который долгое время сам был университетским профессором литературы. Его героиня Робин Пенроуз – молодой прогрессивный университетский преподаватель литературы, естественно, насквозь пропитана новейшим духом.

По мнению Робин (или, вернее, тех авторов, что повлияли на ее точку зрения по данному вопросу), никакого «я», на котором основаны капитализм и классический роман, и в помине нет. Иными словами, не существует единого и неповторимого духа или субстанции, порождающих самобытность личности. Есть только сугубо субъективное сплетение дискурсов [9]– дискурсов власти, секса, семьи, науки, религии, поэзии и т.п. К тому же не существует и автора, иными словами, того, кто порождает литературное произведение из ничего. Любой текст – продукт интертекстуальности, тонкая паутина аллюзий и цитат из других текстов. То есть, пользуясь знаменитым выражением Жака Дерриды (разумеется, знаменитым в среде Робин и ей подобных), il n'y a pas de hors-texte – вне текста нет ничего. Нет происхождения, есть только изготовление, и мы устанавливаем свое «я» в языке, на котором говорим. Не «ты есть то, что ты ешь», а «ты есть то, что ты говоришь», или даже «то, что говорит тобой» – вот аксиоматический базис философии Робин [10].

Так в постмодернизме решается проблема субъекта, и в «смерти субъекта», в концепции личности заключается второе принципиальное различие между модернизмом и постмодернизмом. Все разнообразие индивидуальных стилей великих модернистов основывалось на создании собственного индивидуально-неповторимого стиля, столь же уникального, как отпечаток пальца. Модернистская эстетика неразрывно связана с концепцией уникальности личности и индивидуальности, согласно которой личность способна выработать собственное уникальное видение мира и создать собственный уникальный стиль, свойственный только этой личности. Но после Второй мировой войны представители всех гуманитарных дисциплин – историки, социологи, психоаналитики, лингвисты – каждый со своих позиций приходят к выводу о том, что индивидуализм и личностное самосознание принадлежат прошлому. Отныне считается, что прежний индивид или индивидуалист, прежний «субъект» умер, а точнее, всегда был мифом, идеологической конструкцией поры становления капитализма, главным образом все того же Просвещения.

Но если с практикой и идеологией индивидуализма покончено – а это та практика и идеология, которые породили стиль классического модернизма, – что же остается делать писателям и художникам? Прежние образцы творчества – Пикассо, Джойс, Стравинский – неприменимы, потому что ни у кого больше нет неповторимого внутреннего мира и стиля, которые нужно выразить. И есть еще одна причина, по которой современные писатели и художники не способны больше создавать новые художественные миры, новые стили. Ведь они застали очень позднюю стадию европейской цивилизации, когда все уже создано, все когда-то было испробовано, а с материалом каждого искусства возможно лишь ограниченное число комбинаций; так что весь груз традиции, в том числе модернисткой – сегодня более непродуктивной, «давит кошмаром на умы живущих», как сказал Маркс по совсем другому поводу.