Николай Морозов - Новый взгляд на историю Русского государства

Так я писал еще в 1927 году, а теперь прибавлю только, что вся моя жизнь с ее многочисленными превратностями, как будто нарочно готовила меня к разбираемому теперь труду.

Еще в ранней юности я увлекался астрономией и лазил с подзорной трубой на крышу своего дома, чтоб наблюдать небесные светила, и так запомнил все небо, что представлял его с закрытыми глазами.

Я заинтересовался и геологией, и физикой, и математикой, и органической природой и еще гимназистом исполнял недалекие командировки по поручению тогдашнего ректора Московского университета геолога Щуровского и в геологическом кабинете Московского университета до сих пор хранятся несколько найденных мною редких окаменелостей.

Одним словом, я готовился стать естествоиспытателем, а из меня насильно хотели сделать филолога, и отдали в классическую гимназию, представлявшую в семидесятых годах XIX века настоящий институт древних языков, которые мне и пришлось усвоить.

Но вот и эта полоса моей жизни прервалась. Началось студенческое движение в народ. Я почувствовал в себе долг бороться с самодержавным и клерикальным гнетом того времени и в результате на мою квартиру пришли жандармы, чтоб посадить меня в тюрьму. Я скрылся, прожил несколько месяцев, разыскиваемый по всей России, как опасный политический преступник, и наконец был послан товарищами в Женеву редактировать задуманный нами революционный журнал «Работник».

На этом новом пути своей жизни я почувствовал необходимость пополнить свое образование по общественным наукам и перечитал всю тогдашнюю литературу, среди которой «Капитал» Маркса произвел на меня особенно сильное впечатление.

Затем я тайно возвратился в Россию, где был тотчас же арестован, просидел три года в предварительном одиночном заключении, куда мои друзья доставляли мне нужные книги по истории, социологии, языковедению и т.д. Я прочел там и Шлоссера, и Момзена, и Вебера, но несмотря на то, что и тогда был уже эволюционистом, мне еще и в голову не приходило усомниться в существовании древних культур, так все казалось хорошо известным с незапамятных времен.

В 1878 году меня выпустили наконец на свободу, но сейчас же захотели сослать в отдаленные места. Меня предупредили, я скрылся, участвовал в тогдашних заговорах, но главным образом редактировал подпольные журналы «Землю и Волю» и «Народную Волю». Затем я снова уехал за границу, где был в числе редакторов «Социально-революционной Библиотеки». Потом опять я возвратился в Россию, снова был арестован и посажен на всю жизнь в одиночное заточение скачала в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, а затем в Шлиссельбург без права иметь какие-либо сношения с внешним миром.

Мне не давали два года ничего читать, а затем, вообразив меня, вероятно, уже достаточно приспособленным к восприятию православной веры, дали изучать Библию по французской книге, так как русские библии все были уже розданы другим товарищам, а эта осталась очевидно еще от декабристов, потому что помечена 1815 годом.

И тут произошло то, чего мои тюремщики и не ожидали.

Если б я, хотя и оставаясь свободомыслящим, приступил к чтению Библии без предварительной астрономической подготовки, то и я, как и все другие читатели, ничего бы в ней не понял, и счел бы ее мистические образы за простые фантазии.

Но на несчастье для моих тюремщиков я даже и в четырех стенах своей кельи так ясно представлял себе по юношеским воспоминаниям все звездное небо и все движения по нему планет, как если бы они происходили перед моими глазами.

И вот, когда я прочел в Апокалипсисе слова автора: «Я увидел на небе Деву, одетую Солнцем, под ногами ее была Луна, а над головою ее венок из двенадцати звезд», мне представилась не какая-нибудь прекрасная мистическая девушка с солнцем на груди вроде медальона, а созвездие Девы, в которое, как я и сам не раз наблюдал в сентябре, входило солнце, одевая ее своими лучами, а под ногами ее мне ясно представилась Луна, как это бывает каждый год после сентябрьского новолуния, и над головою ее, как венок, мне представилась кучка тесных звездочек, называемых теперь Волосами Вероники.

А когда я прочел слова: «Вот вышел на небе Конь Красный и сидящему над ним дан в руки меч», то мне, уже знавшему, что Красным Конем (по-египетски Гор Тезер) называлась планета Марс, ярко представился не какой-то рыцарь на сказочном Красном Коне, а Красный Марс, над которым находилось созвездие Персея, держащего в руке полоску звезд, называемую его мечем, как это происходит и теперь через каждые два года.

Со все возрастающим интересом начал я пересматривать в Апокалипсисе и другие места, и вновь и вновь узнавал в них давно знакомые мне картины неба.

«Вот вышел на небо Конь Бледный и сидящему на нем имя Смерть», — читал я — а моему воображению представлялся совсем не скелет, на каком-то невиданном бледном коне, а бледноватая планета Сатурн, в сидящем на ней всаднике я узнавал созвездие Скорпиона, астрономический символ смерти, в которое Сатурн входит через каждые двадцать девять с половиной лет.

Я читал далее.

«Вот вышел на небо Конь Темный и сидящему на нем были даны Весы», — и мне ясно представлялась большею частью невидимая планета Меркурий под созвездием и до сих пор называемым Весами.

Я читал еще: «Вот вышел Конь Ярко Белый и сидящему на нем даны в руки Лук и Венец». А я снова видел яркую белую планету Юпитера в созвездии Стрельца, в руке которого одна полоска звезд и до сих пор называется луком, а под ним группа звезд и до сих пор называется Южным Венцом.

С нетерпением я читал далее и во всех без исключения псевдомистических образах Апокалипсиса узнавал созвездия неба. Ничего мистического в нем не оставалось, а только самая обычная астрономия.

— Но почему же никто из ученых не указал этого до меня? — думал я, и находил только один ответ: теологи никогда не наблюдали звездного неба и не читали астрономии, а если и читали и видели, что тут описаны планеты и созвездия, то скрывали, чтоб не соблазнять верующих.

А астрономы, очевидно, не читают Библии, как не читал бы ее и я сам, если б мне не дали ее насильно.

Я стал с интересом читать и другие библейские книги и увидел в них много таких же ярких астрономических картин, выдаваемых за мистические.

И тут же мне, как уже знакомому с небесной механикой, пришла в голову мысль, что такие сложные сочетания планет, какие тут описаны, не могут повторяться чаще, чем через тысячу лет, если не более.

— Тут мы имеем — думал я — верный способ установить точную хронологию библейских книг.

Мне с нетерпением хотелось за это приняться, но для этого у меня не было опоры, т.е. точного описания положения всех планет в каком-нибудь уже известном году, да и бумаги с карандашом для вычислений мне не давали.