Дэвид Фридман - Пенис. История взлетов и падений

Главным камнем преткновения в этом судебном процессе стала фотография под названием «Портрет мужчины в полиэстеровом костюме». Это был не просто портрет мужчины, каковы бы ни были ваши взгляды на свободу творчества и/или допустимые границы этой свободы. По данным биографа Мэпплторпа Патриции Моррисроу, этот образ, который многие считают шедевром фотографа, родился, когда его будущий темнокожий любовник решил показать ему костюм-тройку, приобретенный им в бытность военным моряком во время службы в Южной Корее. «Мэпплторп мгновенно обратил внимание на недостатки в крое, — писала Моррисроу, —

и, уговорив владельца костюма выступить в качестве модели, специально подчеркнул халтурное отчество швейной работы, сделав так, что большой палец левой руки «моряка» указывал как раз туда, где шов на пиджаке резко обрывался. «Разве пристало ниггеру носить такой наряд?» — пошутил Мэпплторп, показывая эту фотографию одному из приятелей».

Мэпплторп скадрировал фотографию так, что ее верхний и нижний край отсекают от тела все, что находится выше шеи и ниже колен. Полы пиджака у модели распахнуты как театральный занавес, а из расстегнутой ширинки выглядывает необрезанный черный пенис. Этот орган лишь частично возбужден, но это только подчеркивает его исключительную длину и диаметр. Он грузно свисает — тяжелый, мясистый, гнетущий, с проступающими венами. В отличие от героев фотографий Мэпплторпа, исследующих мир садомазохизма, мужчина в костюме из полиэстера ничего не делает. Он просто есть, и все. Его массивный черный пенис пробуждает одновременно и восторг, и страх, намекая на первобытную и чуть ли не животную сексуальность, которую не в силах скрыть ни один костюм — ни из полиэстера, ни из тонкой кашемировой шерсти. Все это дает потрясающий эффект, замешанный на плотской органике [132] В 1980-е Мэпплторп, уже будучи признанным мастером, много фотографировал обнаженную натуру и цветы (особенно орхидеи). «Мужской член и, например, цветок равно изящны. Есть люди, которые не могут это признать. Для меня же это очевидно…» — говорил Мэпплторп. И еще: «Мне никогда не нравилась фотография сама по себе. Но я обожаю сфотографированный объект». . В книге «Игры на краю пропасти» арт-критик Артур С. Дэнто пишет, что эта фотография «является наглядной иллюстрацией выражения «ходить по краю». Она «держит зрителя в напряжении, вынуждая его балансировать между красотой и опасностью. Она и должна шокировать» [133] «Терпеть не могу это слово — «шокировать», — говорил Мэпплторп. — Я просто стремлюсь выявить неожиданное. То, чего я сам еще не видел. Подвернулась возможность сделать такие вот «шокирующие» фотографии, я и сделал. Это был мой долг». . Триста лет американских фобий и фантазий — целая история, отмеченная линчеваниями, кастрациями и параноидальным страхом перед фаллическим превосходством чернокожих, — все это выражено в одном будоражащем, незабываемом и очень политическом произведении искусства. «Хотите отрезать этот пенис? — словно вопрошает эта фотография. — Тогда вам понадобится очень большой нож».

Безымянный и безликий чернокожий оказался у всех на виду, чтобы сказать правду обо всех своих чернокожих собратьях и о сексуальности в ее первичной, органичной и необузданной форме. Это область вне морали и запретов; сфера эротического помешательства, которая и восхищает, и ужасает белую Америку. У ворот в эту мифическую вселенную стоит такой вот чернокожий парень — природное воплощение бесконечной потенции. Пусть белый человек идет от рассудка, словно говорит рожденный Мэпплторпом образ; мужчина с темной кожей явно следует посылу гениталий.

То, что у мужчины в полиэстеровом костюме не было головы — а стало быть, и мозга, — лишь подчеркивало очевидную «истину» этого произведения: он черный, у него огромный черный пенис, а значит, сам он — огромный черный пенис. Тридцатью годами ранее Франц Фанон уже выразил эту мысль на страницах своей книги (см. выше): всякое интеллектуальное достижение предполагает потерю в сексуальной сфере — и наоборот. «Представить роденовского Мыслителя с эрекцией — какая шокирующая мысль», — писал Франц Фанон в книге «Черная кожа, белые маски». А вот представить негра с эрекцией много проще, поскольку белые не относятся к неграм как к равным по интеллекту. Напротив, когда белый человек видит негра, писал Фанон, для него «существует уже не сам негр, а лишь его пенис; темнокожего человека затмевает его собственный орган. Он уже не человек. Он просто пенис». И именно огромный черный пенис, как писал за полвека до Фанона американский врач Уильям Ли Хауэрд, делает любые попытки окультурить негра совершенно абсурдными.

До Мэпплторпа эта визуальная идея — что суть негров сфокусирована в черных гениталиях — выражалась так же сильно лишь однажды, в начале XIX века. В то время восторг белого человека перед черным пенисом (равно как и его страх) достиг своего апогея. Образцы мужских гениталий отсекали, исследовали, хранили в банках с формалином — все это было вполне привычным. А вот «живая» демонстрация превосходства африканских гениталий перед европейскими была для белого человека слишком травматичной. В итоге эту «вполне научную» мысль решили вывести на сцену в виде чернокожей женщины.

В первые десятилетия XIX века Саартье Баартманн, которую чаще звали просто Сарой Бартман, демонстрировали почти голой во многих театрах Европы под именем «Готтентотской Венеры», притом что слово «готтентот» было синонимом нахождения в самом низу «великой цепи существования» — теории, активно муссировавшейся Чарльзом Уайтом и другими учеными. О том, что на этой лестнице развития Саартье, а с ней и все черные африканцы, стояла чуть ли не на одной ступеньке с человекообразными обезьянами, свидетельствовали ее гениталии, особенно так называемый готтентотский передник (гипертрофированное развитие больших и малых половых губ), а также сильно выраженные симптомы стеатопигии (чрезмерно развитых, откляченных ягодиц, которые тогда называли готтентотскими).

После смерти Баартманн в возрасте 25 лет Жорж Кювье, постоянный секретарь Французской академии наук и ведущий теоретик по вопросам происхождения рас, тщательно исследовал ее тело. И вот что интересно — девять из шестнадцати страниц в отчете Кювье посвящены сексуальной анатомии Баартманн: от ее знаменитых половых губ до «упругой, сотрясающейся массы» ягодиц и обезьяноподобного строения таза. А вот мозгу ее ученый отвел всего один абзац. Впоследствии Кювье изготовил анатомический препарат половых органов Баартманн для демонстрации в Музее человека в Париже. При этом, как пишет Сандор Л. Гилман в книге «Сексуальность: иллюстрированная история», он преследовал вполне конкретную цель — документально подтвердить сходство строения гениталий «у особей, находящихся на низшей ступени развития», и «орангутангов — самого развитого вида человекообразных обезьян». Как и все африканцы, Саартье Баартманн была низведена до уровня собственных половых органов.