Борис Гройс - Коммунистический постскриптум

В знаменитой книге «История ВКП(б). Краткий курс» (1938), вышедшей под личным контролем Сталина, история коммунистического движения изображается как история борьбы с всевозможными ересями – в поисках абсолютно парадоксальной ортодоксии. Особый интерес представляет глава, целиком посвященная описанию диалектического и исторического материализма. Согласно легенде, она написана самим Сталиным. И действительно, каждому, кто достаточно хорошо знаком с его текстами, стилистика этой главы кажется очень знакомой. Как бы то ни было, в ней официальный советский философский дискурс получил свое каноническое, ортодоксальное воплощение, от которого в дальнейшем он практически не отклонялся.

В начале этого текста диалектический материализм характеризуется следующим образом: «В древности некоторые философы считали, что раскрытие противоречий в мышлении и столкновение противоположных мнений является лучшим средством обнаружения истины. Этот диалектический способ мышления, распространенный впоследствии на явления природы, превратился в диалектический метод познания природы, который рассматривал явления природы как вечно движущиеся и изменяющиеся, а развитие природы – как результат развития противоречий в природе, как результат взаимодействия противоположных сил в природе». [3]Далее Сталин (если он действительно является автором этого текста) подчеркивает, что диалектический метод может и должен мыслить единство, тотальность всех явлений: «Поэтому диалектический метод считает, что ни одно явление в природе не может быть понято, если взять его в изолированном виде, вне связи с окружающими явлениями…». [4]Еще ниже Сталин ссылается на соответствующие высказывания Ленина: «“В собственном смысле диалектика, – говорит Ленин, – есть изучение противоречия в самой сущности предметов” (Ленин, “Философские тетради”, стр. 263)». И Сталин резюмирует: «Таковы коротко основные черты марксистского диалектического метода». [5]

Отсюда явствует, что Сталин видит единство мира внутренне противоречивым, причем эта противоречивость постоянно воспроизводится в каждом предмете. Следовательно, понять мир, значит понять противоречие, которое в данное время определяет его конфигурацию. Динамика общественного развития, по определению Сталина, заключается, прежде всего, в противоречиях между базисом и надстройкой. Производительные силы никогда не выражаются прямо через производственные отношения и соответствующие им культурные институты. Институциональный порядок и теоретическая рефлексия не могут нейтрально и объективно отражать уровень развития производительных сил. Надстройка либо запаздывает по сравнению с развитием производительных сил и тем самым тормозит общественное развитие, либо опережает их и тем самым сознательно ускоряет это развитие. В первом случае речь идет о реакционной, во втором – о прогрессивной надстройке.

С одной стороны, Сталин утверждает: «Значит, чтобы не ошибиться в политике и не попасть в положение пустых мечтателей, партия пролетариата должна исходить в своей деятельности не из отвлеченных “принципов человеческого разума”, а из конкретных условий материальной жизни общества, как решающей силы общественного развития, не из добрых пожеланий “великих людей”, а из реальных потребностей развития материальной жизни общества». [6]Но, с другой стороны, идеи отнюдь не являются чем-то вторичным и маловажным: «Общественные идеи и теории бывают различные. Есть старые идеи и теории, отжившие свой век и служащие интересам отживающих сил общества. Их значение состоит в том, что они тормозят развитие общества, его продвижение вперед. Бывают новые, передовые идеи и теории, служащие интересам передовых сил общества. Их значение состоит в том, что они облегчают развитие общества, его продвижение вперед, причем они приобретают тем большее значение, чем точнее они отражают потребности развития материальной жизни общества. […] В связи с этим Маркс говорит: “Теория становится материальной силой, как только она овладевает массами” (К. Маркс и Ф. Энгельс, т. I, стр. 406)». [7]

Таким образом, Сталин не согласен с теми теоретиками, которые лишают надстройку всякой активной роли в общественном процессе. Но в то же время Сталин предостерегает против другого, противоположного уклона, преувеличивающего преобразующую роль надстройки: «Падение утопистов, в том числе народников, анархистов, эсеров, объясняется, между прочим, тем, что они не признавали первенствующей роли условий материальной жизни общества в развитии общества и, впадая в идеализм, строили свою практическую деятельность не на основе потребностей развития материальной жизни общества, а независимо от них и вопреки им, – строили на основе “идеальных планов” и “всеобъемлющих проектов”, оторванных от реальной жизни общества». [8]Таким образом, история описывается Сталиным как процесс, приводимый в движение наличием постоянного противоречия между базисом и надстройкой, в котором ни одна из сторон не может взять верх над другой.

Основной вопрос, встающий при этом, касается медиума, в котором это противоречие возникает и который служит двигателем общественного процесса. Действительно, если базис и надстройка находятся в отношении противоречия, должен существовать медиум, не являющийся ни базисом, ни надстройкой, но включающий в себя одновременно и то, и другое и позволяющий этому противоречию артикулироваться. Однако Сталин задался таким вопросом значительно позднее, в 1950 году, и дал на него следующий ответ: этот медиум – язык.

Последние теоретические тексты Сталина, опубликованные незадолго до его смерти, представляют собой несколько запоздалую рефлексию по поводу революционного лингвистического поворота, осуществленного советской коммунистической партией значительно раньше. Эти тексты довольно необычны по форме – они составлены Сталиным в виде ответов на вопросы, которые ему якобы задавали «простые» люди. В первом из них он отвечал на вопросы некой анонимной «группы молодых товарищей», просившей Сталина высказать в прессе свое мнение по проблемам языкознания. Затем последовали ответы на вопросы никому не известной товарища Крашенинниковой, относительно которой не сообщалось никаких сведений, а еще позднее – на вопросы товарищей Санжеева, Белкина, Фурера и Холопова, чьи имена также ничего не говорили широкому кругу читателей. Кто все эти товарищи и откуда они взялись – оставалось загадкой. Возникает впечатление, что Сталин пробовал себя в литературном жанре беседы с самим собой, вопросы же, которые он себе задавал, приписывались фиктивным персонажам, что позволяло сохранить элемент фрагментарности и в то же время придать тексту живой и непосредственный характер. Ответы печатались в газете «Правда» на протяжении некоторого времени, как роман с продолжением. Каждый последующий комплекс вопросов, приписанный очередному персонажу, был направлен на то, чтобы уточнить и обобщить ответы, которые, по мнению Сталина, были неполно или недостаточно точно сформулированы в предыдущей беседе. Все это предприятие служит примером публичного разговора с самим собой, абсолютно экспериментального и недогматичного, не имеющего ни начала, ни конца. Но в любом случае при чтении этих своеобразных документов, дающих отчет о внутренней жизни советского политического лидера, становится ясно: Сталин спешил немедленно обнародовать свои предварительные, фрагментарные, неустоявшиеся соображения, так как чувствовал, что наткнулся на нечто весьма важное и не хотел ни на минуту оставлять мир в неведении относительно своего открытия.