Риккардо Николози - Вырождение семьи, вырождение текста: «Господа Головлевы», французский натурализм и дискурс дегенерации XIX века

Критические высказывание Салтыкова-Щедрина относятся к более широкому контексту полемики с Золя, которую в конце 1870-х — 1880-х годах вели левые интеллигенты, не согласные с идеологической и литературной позицией французского натуралиста. Н. К. Михайловский не раз критически высказывался в адрес Золя и его теории экспериментального романа, который он не только назвал поэтологической бессмыслицей, но и считал невозможным создание на его основе моральных и политических идеалов [Михайловский 1877]; [Михайловский 1879]. Полемика усиливается в 1880 году, после выхода в свет скандально известного романа «Нана». Особо резкой критике подверглась этико-эстетическая сторона порнографии Золя [Михайловский 1881]; [Басардин 1880]. «Нана» пришлась не по душе именно левой интеллигенции, которая изначально хотела видить в Золя социально-критического автора. Критика, которой они удостоили «Ругон-Маккар», была изначально положительной [16] В России большой успех имели особенно «Le Ventre de Paris» (1873) и «La Conquete des Plessans» (1874). В 1874 году Тургенев писал Золя: «On пе lit que vous еп Russie» (цит. по: [Gauthier 1959:37]). и способствовала популяризации первых романов Золя. Только после этого произведения Золя нашли отклик и в самой Франции [Клеман 1932]; [Gauthier 1959]; [Gourg 1991]. По рекомендации И. С. Тургенева Золя стал сотрудником либерального «Вестника Европы», где с 1875 по 1880 год регулярно публиковались его «Парижские письма». Не секрет, что и Салтыков-Щедрин вначале увлекался творчеством Золя и даже в 1875–1876 годах хотел печатать его сочинения в своем журнале. Во время первой заграничной поездке Салтыков-Щедрин вел долгие переговоры с Золя при посредничестве того же Тургенева. Но по причине протестов М. М. Стасюлевича, издателя «Вестника Европы», желавшего сохранить «исключительное право» на публикацию произведений Золя в России, эти переговоры не имели положительного результата [Бушмин 1966: 361–364].

Примечательно, что именно в это время Салтыков-Щедрин работал над романом «Господа Головлевы». Изначально было задумано написать всего лишь сатирический портрет семьи помещиков в рамках «Благонамеренных речей» (1875). В последующие годы проект разросся до целой семейной хроники, последняя глава которой была опубликована в 1880 году [17] В 1875 году в октябрьском и декабрьском выпусках «Отечественных записок» были изданы «Семейный суд» и «По-родственному», по первоначальному замыслу автора — последние главы цикла «Благонамеренные речи». В ходе работы у Салтыкова-Щедрина родилась идея отдельной семейной хроники, последующие части которой выходили еще как главы «Благонамеренных речей» («Семейные итоги» — март 1876 года и «Передвыморочностью» — май 1876 года). Последняя глава «Благонамеренных речей» называлась «Племяннушка»; следующие тексты — «Выморочный» и «Семейные радости» — выходят (в августе и декабре 1876 года соответственно) как самостоятельные произведения. Последняя глава истории появилась после четырехлетнего перерыва, в мае 1880 года, под названием «Решение. Последний эпизод из головлевской хроники» и в книге получила иное название — «Расчет». См.: [XIII: 668–671]. . В том же году вышла сама книга, переизданная в 1883 году. Предположение, что концепция романа «Господа Головлевы» связана с интересом Салтыкова-Щедрина к творчеству Золя [Бушмин 1966: 370–371], остается лишь фактом биографии, требующим текстуально-аналитической проверки. Как будет показано, сатирический стиль письма

Салтыкова-Щедрина структурно имеет много общего с натуралистической поэтикой Золя. Салтыков-Щедрин, конечно, не относится к представителям русского натурализма, как, например, П. Д. Боборыкин, А. И. Эртель или Д. Н. Мамин-Сибиряк. Последние в своих социально сфокусированных романах (Milieuroman), не упуская ни одной детали, рассуждали на тему общественных законов, детерминирующих человека. В этом смысле Салтыков-Щедрин далек от свойственных Золя постулатов, касающихся научной «экпериментальной» функции литературы, тенденции искусственного восприятия неэстетичного и дистанцирования от любой функционализации искусства [18] О теории и практике русского натуралистического романа на примере П. Д. Боборыкина см.: [Blanck 1990]. .

Основную тему натуралистов — дегенерацию семьи — Салтыков-Щедрин вписывает в поэтическую традицию, усиливая при этом элементы натурализма и добавляя сатиру. Таким образом, детерминирующий и дегенерирующий мир предстает совершенно по-новому. Преувеличенный натурализм выражается в почти обсессивном повторении одной и той же схемы дегенерации, чья мотивация максимально редуцируется. Так детерминизм переходит в фатализм. Царящая в Головлево атмосфера дегенерации детализуется обманчивыми картинами описываемого мира-фикции, пустота и вырождение которого разоблачается по ту сторону (языковых) симулякров. «Наитемнейшая книга русской литературы» (Д. Мирский) все-таки не соответствует натуралистической поэтике. В первую очередь отличие заключается в особой психологической глубине героев и в осознании ими принадлежности к дегенерирующему поколению. Психологизация дегенерирующих персонажей, постепенно осознающих никчемность и призрачность собственной жизни, является броской и двусмысленной взаимозаменяемостью безысходной прогрессирующей психической, физической и моральной дегенерации.

Для изображения видов и процессов дегенерации в натуралистической традиции предпочтение отдается жанру романа. Отклонение от нормы становится натуралистической нормой. При этом авторы-натуралисты претендуют на определенную долю научного позитивизма, состоящего в данном случае из двух взаимодополняющих концепций — детерминизма и дегенерации. Идею о том, что на человека оказывают влияние неподвластные ему факторы, ограничивающие его свободу [19] В рамках самой детерминистической теории существовали разные мнения относительно свободы выбора человека, которая полностью не отрицалась. Ср.: [Larkin 1977:175–177]. , Золя и другие натуралисты заимствовали прежде всего у И. Тэна. В 1860-е годы он вместе с Э. Литтрэ внес большой вклад в распространение идей позитивизма. Тэн развил антиромантическую теорию детерминизма, основанную на трех принципах: «lа race, le milieu et le moment» [20] Тэн сформулировал свою теорию в «Histoire de la litterature anglaise» (1863). В «No tes sur l’Anglettere» (1871) упомянуты именно эти «три фактора». . Эта идея была подхвачена натуралистами и явилась основным принципом в концептуализации их произведений. Герои их произведений подчинены физиологическим и социальным законам, определяющим поступки людей [21] Работы Тэна повлияли на творческую деятельность Золя на 10 лет раньше, чем работы К. Бернара. Хотя Золя при создании теории «экпериментального романа» чаще ссылается на Бернара и его «Introduction a l’etude de la medicine experimen-tale» (1865), однако познакомился он с ними лишь в 1878 году [Pellini 1998: 25]. . Для сторонников теории детерминизма определяющими факторами в формировании каждого человека являются наследственность и социальное окружение. Момент рождения разделяет зоны влияния этих двух факторов. Под наследственностью понимается психика в широком смысле, физиология и мораль — все то, что родители «генетически» передают своим детям. Понятие социального окружения включает в себя все, с чем человек имеет дело в период между рождением и смертью. Плотная сеть причинных взаимосвязей определяет жизнь человека, включая и те случаи, которые кажутся совпадением или результатом свободного решения. Человеку далеко не всегда видны эти причинные цепочки, руководящие его действиями [Larkin 1977: 2–3, 175–177]. Идея детерминизма, нашедшая отклики уже у Стендаля и Бальзака, зародилась в XVIII веке и была побочным продуктом сенсуализма. Однако лишь в эпоху натурализма детерминизм получает наибольшее распространение, так как именно тогда проявилась его научность. Создаваемый автором-натуралистом фикциональный мир должен был стать пространством для экспериментов в области наследственности и теорий социального окружения (Vererbungs— und Milieutheorien). Взаимосвязь действий протагонистов, их наследственных предрасположенностей и влияния социальной среды демонстрировались гораздо более наглядно, чем в реальности. «Научная» функция литературы — то, что так хотел видеть и всегда подчеркивал Золя — не имеет на самом деле ничего общего с настоящим экспериментом. Эта идея доминирует в исследованиях о Золя, притом что неоднозначность выдуманного и глубинной метафизики, характерная для теории Золя, может быть связана, в терминологии М. Фуко, с позитивистской эпистемой XIX века [Muller 1987].