Коллектив авторов Филология - Русская литература и медицина: Тело, предписания, социальная практика

Анекдот / Пер. с нем. Ф. Бунакова // Вестник Европы. 1808. № 20. С. 290–294.

Викторина Ольмон // Вестник Европы. 1810. № 9. С. 28–38.

Рейхмут фон Адохт / Соч. Еленшлегера // Вестник Европы. 1816. № 8. С. 241–258.

Groß D. Zwischen Auferstehungsglaube und Aufklärung: Scheintodangst, Religion, Medizin und Staat im 18.Jahrhunder (http://www.dggmnt.de/tagungen/tagung 2002.html). Схожим образом рассуждал P. Финьюкэн, связывая страх перед мнимой смертью с латентно болезненной для эпохи научного позитивизма «жаждой бессмертия» [Finucane 1996:177–178].

В переводе на русский язык роман Харитона был издан уже в 1766 году: Похождения Керея и Каллирои: Соч. на греч. яз. Харитоном Афродийским / С немецкого (sic!) [пер. Иван Акимов]. СПб., 1766. В 1793 году в Калуге вышло второе издание того же перевода: Славные язычник, или Весьма достойнешие любопытства приключания Керея и Каллирои, знатнейших сиракузян.

Интерпретацию этих текстов с историкомедицинской точки зрения см: [Amundsen 1974:320–337].

История эта, судя по всему, неправдоподобна. См: [O’Malley 1964:304–364]. Другие версии той же легенды: [Milanesi 1991: 100–106].

Можно согласится с Б. Зигертом, полагающим, что тема «мнимой смерти» является частным случаем медиальной «фантасмагоризации» смерти в образах оживших покойников, вампиров, зомби и т. п. К сожалению, насколько можно судить по резюме прочитанного им университетского курса («Das Unheimliche der Medien. Scheintod, falsches Leben, lebende Leichen, „Neomorts“ in Literatur, Photographie und Film»), объяснение соответствующей топики ограничено у Зигерта психоаналитическими концепциями о бессознательном страхе (das Unheimliche), испытываемом человеком перед «неопределенностью» различения живого и мертвого (http://www.uni-weimar.de/medien /kulturtechniken /lehre/scheintod. html).

Д. Шмидт, рассмотревший сюжеты о мнимоумерших в литературных текстах второй половины XIX–XX века в лекционном курсе «То be continued. Scheintod und Literatur», прочитанном в 2003 году в университете Эрфурта, объясняет интерес литераторов к мнимой смерти конструктивной схемой романа, предполагающего смерть персонажей в качестве обязательной компоненты сюжета. Если смерть привносит завершенность и вместе с тем смысл в повествование, то мнимая смерть («игра со смертью») этот смысл разнообразит (http://www.uni-erfurt.de/litera-turwisseschaft/master/lehre/detail.html).

См. анализ этих текстов в третьей главе докторской диссертации, посвященной репрезентации неестественной смерти в немецких народных сказках: [Beier 1997 (электронная версия: http:/dochost.rz.hu-berlin.de/dissertationen/medizin/beier-bar-bara/HTML/beier.html)].

О «ближайшем контексте» гоголевских произведений см.: [Вайскопф 1993], [Алексеев 1978:30–31].

«Resurget igitur саго, et quidem omnis, et quidem ipsa, et quidem integra» [Tertullian. De carnio resurrectione].

О спорах на тему бессмертия и мистических настроениях, царивших в кружке Герцена — Огарева — Грановского в 1830–1840-е годы см.: [Фреде 2001:173–174]. В 1848 году Н. П. Огарев, окончательно порвавший с религиозными убеждениями юности, пишет H. A. Тучковой: «Меня занимает одно — свести проблему жизни к ее простейшим элементам и, вооружившись этим материализмом, окончательно отрешить от власти всякую мистическую идею» [Русские пропилеи 1916: 38 (оригинал по-фр.)].

В письмах, написанных Белинским в последние годы жизни, прежнее почтение к Леру сменяется иронией [Белинский 1956:100,330].

Посадский Я. Из местных литературных воспоминаний // Волжский вестник. Казань, 1899. С. 393 (цит. по: Отрадин М. Роман В. В. Крестовского «Петербургские трущобы» [Крестовский 1990:з]). В 1902 году Е. Соловьев характеризовал роман Крестовского как «известный всей читающей России» [Соловьев 1902: 453].

«Зашла речь в беседе о мнимоумерших, о зарытых живьем, каждый из собеседников знал несколько подобных случаев, с большими подробностями, знал наверное, что все это точно так было, но на поверку выходило, что все это было Бог весть где начитано и наслышано, а из семи человек собеседников ни один не мог подкрепить подобного случая своим личным свидетельством, ни один всех этих страстей сам не видел» [Даль 1898:108].

Как бы в виде иллюстрации к слухам о том, что больные от холеры хоронятся живыми, бельгийский художник А. Виртц изобразил такого мнимоумершего, открывающего крышку гроба с надписью «Mort du cholera» («Inhumation precipitee», Musees royaux des Beaux-Arts de Belgiques).

О возможности воскрешения умерших мечтал уже Ж. Э. Ренан, но, как полагал Федоров, малодушно отступился от собственной мысли после того, как идею «преодоления смерти» отверг химик П.-Э.-М. Бертло: «Бездушный химик не мог возвыситься до этой мысли, и Ренан согласился с ним» [Федоров 1913:32]. См. также: [Кийко 1980:121].

Цит. по: [Кузнецов и др. 1999: 84] (здесь же, на с. 85–90, говорится о реставрации и повторном бальзамировании тела Пирогова в 1945 г.). См. также: [Даль 1956: 65–74] — Предыстория посмертного сохранения тела Пирогова остается в определенной мере загадочной. Известно, что Выводцев прислал Пирогову свою монографию о бальзамировании, однако неясно, сам ли Пирогов завещал забальзамировать его тело, или это было сделано по инициативе его родных [Горелова 2000 (http://www.rmj.ru/main.htm/rmj/t8/n8/349.htm)]. Очевидно во всяком случае, что бальзамирование могло быть эффективным только будучи произведено вскоре после смерти. Неотложный приезд Выводцева из Петербурга на Украину, в село Вишня Винницкого уезда, где Пирогов умер, мог состояться, только если поездка оговаривалась заранее.

Об истории бальзамирования Ленина см.: [Лауэр 1924: 23–24], [Збарский/Солоухин 1998], [Кузнецов и др. 1999: 90–94].

Как ученик Фуко (по крайней мере, в 1980-е и 1990-е годы), Ф. Киттлер говорит о «новой, созданной автором разновидности литературных текстов» [Kittler 1991:103].

Представления Набокова о теле писателя как факторе конструирования канона является парадигматическим для XX века, в котором литературный канон начинает «to unravel» (ср. «век хаоса» X. Блума). В то же время формируется мнение о каноне как о чем-то в значительной мере случайном и подлежащем манипулированию. Данная работа развивает соображения, представленные в моей статье о «работе с каноном» Тынянова: [Meyer 1997].

Кюхельбекер был приговорен сначала к смерти, а затем к тюремному заключению и ссылке за покушение 14 декабря 1825 года на жизнь великого князя Михаила Павловича — самого молодого из братьев Александра I.

Во время обсуждения моего доклада на конференции в Констанце было высказано предположение, что речь в данных строках идет о разных людях. Образ больного поэта может относиться к Кюхельбекеру, а слепого, например, к И. И. Козлову. Мне кажется, это противоречит логике стихотворения. Во-первых, я уверен, что болезнь и слепота относятся к одному поэту — самому Кюхельбекеру. Не исключено, впрочем, что речь идет вообще обо всех сосланных декабристах. Однако общая логика текста заставляет предположить, что автор описывает свои собственные страдания.