М. Гузик - Игра как феномен культуры

Однако разрешается выступать не более, чем в двух поединках, рыцарям, пишущим в разных стилях!

Запрещается перебивать рыцаря во время его речи!

Мы просим зрителей также уважать это правило.

Если рыцарь забыл свою речь, пероносцу запрещается подсказывать, иначе рыцарю будет засчитано поражение.

Речь рыцаря должна быть четкой и понятной.

Если хоть один зритель заснет во время турнира, рыцаря признают побежденным.

Словесный поединок прекращается только тогда, когда Король бросит свой жезл на ристалище.

Каждый рыцарь, нарушивший правила турнира или законы куртуазного вежества, подвергается лишению доспехов и будет посажен верхом на ограду на всеобщее осмеяние.

Но главное деяние собравшихся здесь доблестных рыцарей – это заслужить благосклонность Дамы Сердца, королевы любви и красоты».

Все взоры обращены на Даму Сердца, которая величественно поднимается с трона и бросает на арену платок – знак начала турнира.

2-й герольд:

«Откроют наш турнир канцоны мастера.

Речь их изысканна, изящна и быстра».

1-й герольд:

«Канцона в поэзии Прованса – это лирическое стихотворение о любви к Прекрасной Даме. Форма стиха канцоны – строфическая (5 – 5 строф). Последняя строфа, в которой поэт обращается к Даме, укорочена».

2-й герольд:

«Пусть пероносец трубадура расскажет о храбром рыцаре своем».

Пероносец:

«Мой рыцарь прекрасный Бернарт Вентадорн,

Мастер кансоны, великий трубадур.

Он воспевает рыцарские турниры,

Красоту схваток поэтов,

Наш феодальный двор.

Поет он песнь Прекрасной Даме.

В стихах его преобразующая сила.

Одухотворенность и вдохновенье

Ставит он на пьедестал.

Он знает грусть разлуки,

И муки ревности, и скуку,

И светлую печаль мечтаний праздных,

И чувственности мир.

Страдает молча он,

Не выдавая ни словом,

Ни взглядом чувств,

Что переполняют его.

В мечтах переживает он непережитое.

Мечты, как птицы, улетают вдаль.

Пусть кто-то скажет,

Что стихи его неискренни

И этикету дань лишь отдают.

«Отнюдь, – отвечу я, —

Мой господин талантлив,

И искренность его

Не подлежит сомненью».

(Каждый поэт, участвующий в турнире, почтительно и изящно кланяется, прежде чем начать читать).

Бернарт де Вентадорн:

«Нет, не вернусь я, милые друзья,

В наш Вентадорн: она ко мне сурова.

Там ждал любви – и ждал напрасно я,

Мне не дождаться жребия иного!

Люблю ее – то все вина моя,

И вот я изгнан в дальние края,

Лишенный прежних милостей и крова.

Но я любви не удивлюсь моей, —

Кто Донну знал, все для того понятно:

На целом свете не сыскать милей

Красавицы приветливой и статной.

Она добра, и нет ее нежней, —

Со мной одним она строга, пред ней

Робею, что-то бормоча невнятно.

Я шлю в Прованс привет далекий мой,

В него вложил я и любви немало.

Считайте чудом щедрый дар такой:

Меня любовью жизнь не наделяла,

Лишь обольщала хитрою игрой, —

Овернец, правда, ласков был порой,

Очей Отрада тоже обласкала.

Очей Отрада! Случай мой чудной,

Все чудеса затмили вы собой,

Вы, чья краса столь чудно воссияла!»

2-й герольд:

«Вот миннезингеры выходят на арену.

Не кровь, а стих они прольют на сцену».

Пероносец:

«Самый знаменитый из немецких миннезингеров, мастер куртуазной песни и эпиграммы, безземельный рыцарь Вальтер фон дер Фогельвейде вынужден был полагаться на покровительство знатных вельмож и князей. Поэзией он занялся около 1190 года при дворе в Вене, вдохновленный примером Рейнмара фон Хагенау, одного из величайших германских поэтов. После 1198 года он скитался по разным городам Европы. Около 1220 года император Фридрих II пожаловал ему небольшое поместье. Вальтер фон дер Фогельвейде проявил себя не только в области любовной канцоны. Он откликается на все события своего времени: обличает папский Рим, восстает против рыцарских междоусобий, против сбора пожертвований на крестовые походы».

Вальтер фон дер Фогельвейде:

«Благословляю день знакомства с тою,

Что душу мне покорила и тело;

Она мое сердце своей добротою

Приворожить к себе сумела.

Меня навек отныне полонил

Образ ее, благой и прекрасный,

И алый рот с улыбкой ясной.

Я мысли и чувства направил к ней —

К милой, чистой и доброй безмерно;

Нас много ждет счастливых дней,

Если будет она милосердна.

Жизнь полюбить меня научил

Образ ее, благой и прекрасный,

И алый рот с улыбкой ясной».

Король:

«Твой выбор доказывает такой вкус и щедрость души, что было бы постыдным грехом перейти к другому жанру, но правила турнира не позволено нарушать никому. Герольд! Приступайте к своим обязанностям!»

1-й герольд:

«Кричит восторженный народ:

Вот и тенсона предстает».

2-й герольд:

«Тенсона (тенцона) происходит от провансальского tenso, что означает борьба, спор. Это обмен стихотворными посланиями. Два поэта по очереди складывают строфы, соответствующие канцоне, но без сюжетных и стилистических ограничений. Мы вам представим поэтический диспут двух знаменитых трубадуров – Гираута де Борнейля и Рамбаута III, графа Оранского».

Пероносец Гираута де Борнейля:

«Мой храбрый рыцарь —

Гираут де Борнейль из Лимузена.

Он путешествовать мастак.

Он обошел полсвета

В Третьем крестовом походе,

Ричарду Львиное Сердце верно служил.

Паломником ходил он в Палестину,

Однако не для того, чтоб стать аббатом.

Сочиненью песен себя он посвятил.

Зимой творит он, а летом

Поет свои творенья людям.

Лучший стих для него – тот, что понятен

и прост.

Лучшая манера – «открытая», «ясная».

И нет тенсон его прекрасней!»

Пероносец Рамбаута III, графа Оранжского (Д’Ауренга):

«Клянусь небом, Д’Ауренга будет победителем на сегодняшнем турнире. Это самый изысканный из трубадуров, выступающий под псевдонимом Линьяуре. Он умеет внушить неподдельную страсть, изливаясь в искусных песнях графине де Диа. Хотя его манеру называют trobar clus («замкнутая», «темная»), он имеет немало продолжателей и сторонников».

Король:

«Пусть начинают! Вперед, поэты! Скрещивайте перья, ибо прекрасные очи взирают на вас».

Рамбаут III:

– Сеньор Гираут, да как же

так?

Вы утверждали, слух идет,

Что песням темный слог

нейдет, —

Тогда я вам

Вопрос задам:

Ужель, избрав понятный слог,

Себя я показать бы мог?

Гираут де Борнейль:

– Сеньор Линьяуре, я не враг

Затей словесных, – пусть поет

Любой, как петь его влечет, —

Но все же сам