Ольга Бредникова - Микроурбанизм. Город в деталях

Масштаб городской аудиальности, попадавший в поле внимания исследователей, колебался от города в целом [119]или даже группы городов [120]до отдельных событий (например, фестивалей [121]или же специфических городских мест – гетто [122], клубов [123], отдельных кварталов [124]). Не претендуя на генерализованное аналитическое описание, я все же намерен предложить систему координат, в которой с учетом обстоятельств и персонажей, действий и модальностей, вовлеченных в производство саундскейпа, может быть описана звуковая форма одного из самых характерных и колоритных городских мест – двора.

Образ двора возникает на пересечении различных перцептивных модальностей. Он является одновременно и архитектурно организованным пространством, и зрелищем, он источает запахи, наконец, он звучит. Любая из этих модальностей не является самодостаточной. Аудиальность в данном случае оказывается частью медиального конструктора при производстве особой дворовой атмосферы.

В работах зарубежных авторов двор изучается преимущественно на примере частного пригородного жилья и рассматривается в качестве ландшафта, подлежащего благоустройству [125]или же защите от замусоривания [126], а также как средство визуальной репрезентации приватных домовладений [127]. Таким образом, фокус исследования дворов смещается за пределы мегаполиса, не то отзываясь на постиндустриальные схемы расселения горожан, не то сохраняя связь с традиционной – доиндустриальной – схемой эксплуатации двора.

В отечественной литературе городской двор – величина заметная. Он изучается из разных перспектив, принимающих во внимание его особые статусы в социальной и пространственной структуре мегаполиса – от элемента в системе городского планирования до локального сообщества, формирование и бытование которого имеет пространственные основания. Социологи рассматривали двор в качестве спортивной социокультурной площадки [128], ресурса коммерческой экспансии [129], антропологи – как дополнительное место досуга и “детское место” [130], историки-урбанисты – как “универсалию европейской городской культуры ХХ века [131], архитекторы – как интерактивную дизайнерскую среду [132]. Специфика двора при этом усматривалась в его переходном статусе между улицей и жилищем, в конструировании двора как социального пространства особого рода, а вот звуковой мир двора как особый слой его социальности и медиальной специфики по-прежнему остается неизученным.

Городские дворы не всегда были такими, какими они предстают перед нами сегодня. В прошлом веке они воспринимались преимущественно как продолжение домашнего пространства [133], будь то единоличные делянки-палисадники или же расширенное и обобществленное коммунальное пространство для вечерних посиделок у костра или праздничных застолий под открытым небом под аккомпанемент скрипучего патефона. Вышли из повседневного обихода дворовые клумбы и огороды под окнами, экзотикой стали колонки с водой и “гроздья” почтовых ящиков на открытом воздухе, исчезли лавочки и “чистилки” для обуви у подъезда. В арсенале “минувшего” и “утраченного” есть и звуки, которые исчезли вовсе или воспринимаются как “вымирающие”. Так, среди расхожих воспоминаний об аудиальном прошлом двора есть звон стекла возле пунктов приема тары, шипение воды, набираемой из общей колонки, песни под гитару: “В 60-е тогда было такое: дворовые компании, молодежь с гитарами, а сейчас…” (тетя Раиса, 70 лет, проживает в доме около 30 лет, далее в тексте – Инф. 1) – и аккордеонные переливы, которые создают и поддерживают ностальгическую атмосферу в неигровых фильмах о дворах [134]. Об угасшей практике коллективного просмотра кино во дворе напоминают ряды лавочек или пустоты на месте, где эти лавочки некогда находились.

Жильцы не без ностальгии припоминают и детские выступления на специальной сцене: “Ее срезали сейчас, там выступали дети, пели, у нас здесь вообще жизнь кипела, ‹…› двор был хороший” (Инф. 1), – и коллективные вечерние посиделки у экрана: “Это вот я еще помню, приезжала такая штука, ну проектор… и крутили фильмы во дворе… бесплатно” (Тамара, 44 года, проживает в доме около 30 лет, далее в тексте – Инф. 2). Снижение молодежной активности во дворе жильцы связывают и с развитием технических средств: “Они слушают негромко музыку – у нас такие сейчас телефоны” (Инф. 2), и со сменой рекреативных локаций: “Молодежь очень мало сейчас сидит, они уходят вон – у них Пушкинская, там «движуха» ‹…› дворы пустеют” (Инф. 2). Накапливающий память двор становится не только видом с сентиментальной открытки, но и фонотекой воспоминаний, не лишенной меланхоличности.

Городской двор в своем своеобразии может быть описан не только со стороны генеалогии, но и географии. Так, парадный версальский курдонер, полукруглый по форме и снабженный выходом на людную площадь, коренным образом отличается от уединенного римского атриума, сокрытого от посторонних в глубине усадьбы, а обнесенный высоким забором монгольский хашан никогда не огласится журчанием фонтана наподобие “прозрачного” и гостеприимного средиземноморского патио. Образ двора, взятого в его локально-географической специфике, может задаваться своеобразием аудиального рисунка: так, старожилам Киева дворы помнятся наполненными пронзительными звуками медного рожка керосинщика, выкриками старьевщика и “душещипательными песнями” слепых попрошаек [135], в Тбилиси – переливами “урочных голосовых и фортепьянных гамм”, дудочкой молочника и криками мацонщика [136]. В Москве речь идет прежде всего об арбатском дворе – хронотопе жизни, разворачивающейся в декорациях ХХ века. Характерное пространство и время проходят через призму личного опыта проживания и воспроизводятся в песнях альбома Булата Окуджавы “Музыка арбатского двора”: арбатский двор предстает в его творчестве как небольшой, то залитый капелью, то завешенный бельем, “двор с человечьей душой”, воплощающий уют “старой”, до строительства проспекта Калинина, Москвы.

Особое место в морфологии городских дворов принадлежит гулкому и угрюмому питерскому двору-колодцу, чья аутентичность, впрочем, становится предметом для дискуссии на форумах: “Если вам хочется погулять именно по дворам-колодцам – вам не в Питер – а в Одессу” [137]. Иногда споры о чистоте идентификации двора сопровождаются введением региональных обозначений типа “двор-колодец «по-южному»” [138]. Архитектоникой замкнутых форм он близок к северному колодцу, только этот колодец – зеленый. В травелогах и архитектурных летописях Ростова-на-Дону тоже приводятся примеры “колодцев”, иногда сохранившихся с прошлого века [139].