Ольга Бредникова - Микроурбанизм. Город в деталях

Формы проблематизации городских пространств могут быть самыми разными: но в них всегда искусство, гражданская активность и архитектурное (конструкторское) решение соединяются в одной плоскости. Например, способом такого взаимодействия могут быть “интервенции”, описанные в книге Джейн Ринделл “Art&Architecture: a Place Between” [410].

Таким образом, интерактивная коммуникация устанавливает совершенно новые правила для публичного пространства, наделяя его свойствами Сети, делая его подвижным, легко перестраиваемым, поливалентным и многофункциональным. Такое пространство не просто интерактивно, оно приобретает характеристики WEB 2.0: активный процесс переосмысления и трансформации среды обитания, включенность городских жителей в процесс принятия решений становятся нормами повседневности. С этой точки зрения такие явления современной городской жизни, как работа вне дома и офиса, моделируемость публичных пространств, их ежедневные трансформации (что возможно лишь при использовании специальных материалов и конструкторских решений), а также городские собрания политического и неполитического свойства, стрит-арт, постоянное переосмысление взаимодействий Города с природой на экспериментальных пространствах парков, уже давно являются не курьезными единичными девиациями или скандальным протестом против официального городского плана, но скорее частью культуры сетевого, интерактивного города.

Многообразные конфигурации видимого и невидимого, смотрения и незамечания в городской среде неоднократно становились предметом рефлексии в разных традициях, от городских исследований до гендерной теории [411]. Одна из этих традиций – исследования модерного зрения и, шире, специфики модерного опыта восприятия в целом (см. критику Джонатаном Крэри конструкции “визуальности”, оторванной от прочего телесного опыта) – обращает особое внимание на сходство кинематографического зрения и восприятия городской среды в движении, смыкаясь в этом вопросе с кинотеорией [412]. В частности, заметным современным представителем этой традиции, выросшей из работ Вальтера Беньямина и Зигфрида Кракауэра, теории монтажа Эйзенштейна, исследований раннего кино и других оптических технологий второй половины XIX – начала XX века, является Джулиана Бруно [413].

Исследовательница анализирует опыт кинопросмотра: движения заинтересованного взгляда по определенному маршруту (“itinerary”, или “путь” у Эйзенштейна), в результате чего фрагментированное пространство “сшивается” посредством монтажа. Она рассматривает это движение в связке, во-первых, с потоком уличного движения, устроенным аналогично (“Кино родилось на тротуаре и с тех пор принимает самое серьезное участие в городском развитии” [414]), и, во-вторых, со всей конструкцией кинотеатра и определенных видов модерной “транзитной” архитектуры, таких как пассажи, универмаги, вестибюли больших отелей, железнодорожные вокзалы и т. д. Все это – пространства, где “сообщество незнакомцев собирается для того, чтобы практиковать публичную близость” [415]; это также пространства, где блеск, мельтешение, нескончаемый поток раздражителей, переключающий и рассеивающий внимание, создает некоторую специфически модерную ситуацию “подвешенности”: рассеянности, приторможенности восприятия, неосмысленного скольжения взгляда по поверхностям. Однако эта “подвешенность” неизбежно временна – она не отменяет необходимости выстраивать собственную траекторию, подразумевающую телесное движение к цели и сосредоточенное движение взгляда. Обращаясь к истории архитектуры кинотеатров первой половины ХХ века, Джулиана Бруно замечает: “Кинотеатр не только располагался вровень с остальной улицей, но и оформлялся как любой другой магазин. Многие магазины были переоборудованы и переоформлены под новую задачу показа фильмов – под новую городскую моду ‹…› Просмотр фильма оставался неотделим от фланирования: он был частью общего занятия «шататься по улицам»” [416].

Итак, зрение (и восприятие в целом) современного горожанина, с детства привыкшего и к потоку жизни на улицах, и к потокам образов на экранах, во-первых, телесно, сопряжено с разными модусами и скоростями движения, разными ритмами и разной интенсивностью ощущений. Во-вторых, оно фрагментировано и содержит большие периферийные зоны, но также подразумевает возможность сосредоточиться, иногда моментально, и выстроить линию направленного взгляда, “монтирующего” собственное движение и движение окружающих объектов или фрагментов объектов в один, субъективно проложенный маршрут. Наличие зон незамечаемого и невидимого есть необходимое условие возможности прокладывания такого маршрута в условиях визуальной насыщенности урбанистической среды и – экрана: кинозритель никогда не воспринимает всю площадь экранного изображения целиком. Это также условие смысловой работы взгляда: возможность чего-то не видеть, даже имея это в буквальном смысле перед глазами, и возможность это впоследствии увидеть (например, рассматривая на мониторе остановленный кадр) – два равно содержательных, смыслообразующих действия.

В социологических работах о видимом и невидимом в городской среде особенно подчеркивается социальная природа соотношения центральных (видимых) и периферийных (невидимых) зон, как в непосредственном опыте восприятия горожанина, так и в процессе создания им “ментальных карт” пространства. Так, Андреа Бригенти в своей феноменологически насыщенной книге “Видимость в социальной теории и социальных исследованиях” определяет “видимое” в городе как “то поле, где город и субъект проникают друг в друга и конституируют друг друга” [417]. Эта модель работающего городского зрения предполагает, по мнению итальянского социолога, глубокую его (зрения) насыщенность эмоцией, шоковыми (микро)событиями и, в самом широком смысле, социальными отношениями. Зигмунт Бауман дает в “Текучей современности” яркий пример такой насыщенности. Он рассказывает, как прилетел в южный город, где его встретила на машине девушка, молодой преподаватель, и долго и мучительно везла по пробкам через центр, уверяя, что никакой другой дороги от аэропорта нет. На обратном пути он взял такси и, к своему величайшему изумлению, оказался в аэропорту через десять минут. Таксист провез его свободной дорогой, по убогим трущобам, которые на “ментальную карту” образованной девушки из хорошей семьи просто не были нанесены: она всегда жила в центре. Бауман пишет: “Карты, которыми руководствуются в своем движении различные категории жителей, не совпадают, но чтобы любая карта «имела смысл», некоторые области города на ней должны быть опущены как бессмысленные и – насколько это касается приписываемого значения – бесперспективные. Исключение таких мест позволяет всему остальному сиять и наполняться значением” [418].