Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога

Поскольку печатных дуэльных кодексов при таких законах быть не могло, правила поединков хранились изустно, и их хранителями были так называемые бретеры, записные дуэлянты, дравшиеся по многу раз и культивировавшие жестокие кровавые поединки; лишь в конце XIX в. были разрешены офицерские дуэли, выработаны правила, и офицер, не вызвавший обидчика или не принявший вызова, изгонялся из полка. Широко известный бретер граф Ф. Толстой-Американец (описан А. С. Грибоедовым в «Горе от ума»), стрелявший без промаха, убил 12 человек. Между прочим, должен был он драться и с А. С. Пушкиным, но пожалел его и пошел на мировую, чего не допускал в иных случаях. С ним был такой случай: его друг приехал вечером просить его быть секундантом на намечавшейся рано утром дуэли. Толстой согласился, а затем по этому поводу друзья выпили, и Толстой оставил друга спать у себя. Проснувшись утром, тот обнаружил, что проспал дуэль, то есть не явился на поле, что было равносильно трусости и покрывало дуэлянта несмываемым позором. В ужасе он обратился с упреками к хозяину, но тот ответил, что он уже съездил к противнику, вызвал его сам и убил. Таковы были понятия о чести и о поединках. Нужно отметить, что в России, вероятно под влиянием Кавказа с его кровной местью, дуэльные правила были намного строже европейских: здесь дрались преимущественно на пистолетах (раны, нанесенные холодным оружием, редко бывали смертельными) на дистанции в 12 и даже 10 шагов, что гарантировало попадание, а при состоянии тогдашней медицины пулевое ранение влекло за собой мучительную смерть. Тем не менее офицеры, особенно в гвардии и особенно в первой половине XIX в., дрались часто, в основном по пустякам: из-за карточного проигрыша, неосторожно сказанного слова, неудачной шутки. Служивший в начале XIX в. в уланах Ф. В. Булгарин писал, что «буянство хотя и подвергалось наказанию, но не считалось пороком и не помрачало чести офицера, если не выходило из известных границ. Стрелялись чрезвычайно редко, только за кровавые обиды, за дела чести; но рубились за всякую мелочь, за что ныне и не поморщатся. После таких дуэлей наступала обыкновенно мировая, потом пир и дружба» (23; 174).

Честь мундира требовала, чтобы офицер, которого ударили или просто схватили за погон либо эполет, должен был или применить оружие, или уйти в отставку, даже если он подвергся нападению хулиганов. Битый офицер – не офицер! Генерал Киреев в дневнике за 1897 г. отметил случай избиения лакеями трактира двух пьяных офицеров лейб-гвардии Гродненского полка, которые было прибили за мошенничество хозяина трактира. Офицеры немедленно были уволены в отставку. Многие мемуаристы вспоминают случай убийства офицером на балу студента; наиболее подробно описал это происшествие поэт Борис Садовской: «Юный корнет, потомок крымских ханов, явился на дачный вечер в Сокольниках. Стоит он у буфета. Запыхавшийся студент-распорядитель подбегает и кладет ему руку на плечо. – «Голубчик, что же вы не танцуете, идемте, я вас представлю». – «Осторожнее, молодой человек, уберите вашу руку». – «Ах, извините, что я испачкался об ваш погон». Корнет выхватил шашку и убил студента. Доложили государю. Александр III написал на докладе: «Жалею о случившемся, но корнет не мог поступить иначе» (156; 142). И тем не менее… Тот же Киреев рассказывает о пьяной драке двух генералов, князей Дондукова-Корсакова и Белосельского-Белозерского, которые не поделили между собой внимание какой-то дамы полусвета и оборвали друг у друга погоны. Тем не менее оба князя остались на службе: что позволено Юпитеру, не позволено быку (70; 235).

Нельзя было простить небрежного к себе отношения, но можно было обворовывать казну и солдат, не платить долгов, в кровь избивать солдат и матросов.

Вероятно, пестрая офицерская мораль вызвала к жизни такое явление, как офицерские суды чести, которые имели право исключать из офицерской среды недостойных лиц; о таком суде выше уже упоминалось в связи с дуэлями. Учреждены суды были в 1863 г. и преобразованы в 1894 г. Подлежали их компетенции, правда, только обер-офицеры, поскольку считалось несовместимым с основами воинской дисциплины и субординации, чтобы штаб-офицеры подвергались суду подчиненных им субалтерн-офицеров. В компетенции судов были поступки, несовместимые с понятиями о воинской доблести и чести или изобличавшие отсутствие в офицере правил нравственности и благородства, а также разбор ссор и обид между офицерами. Так что штаб-офицерам, не говоря о генералах, можно было совершать поступки, несовместимые с понятиями о доблести и чести. Из всех офицеров части на год избиралось пять-семь человек. Суд производил только дознание и происходил при закрытых дверях в присутствии обвиняемого. Приговор в тот же день предоставлялся командиру полка, который и решал окончательно, подлежит ли обвиняемый удалению из полка и исключению из воинской службы. Жалобы на суд не принимались. На кораблях во время заграничного плавания подобные дела рассматривались кают-компанией, предлагавшей виновному подать в отставку ко времени прихода в первый же порт; не исполнившие этого требования списывались с корабля.

Даже вылощенные офицеры-аристократы гвардейских полков, не говоря уж о забубенной армейщине, особенно из бурбонов, не стеснялись собственноручной расправы с нижними чинами по пустяками (за серьезные проступки следовали и серьезные наказания). В первой половине XIX в. лишь в редких полках, например в лейб-гвардии Семеновском, которым некоторое время командовал будущий император Александр I, мордобой был не в моде. Даже во второй половине XIX в., когда отменены были телесные наказания и собственноручная расправа была прямо запрещена законом, «дантисты» были не в редкость. В основном, к концу столетия нравы смягчились настолько, что товарищи презирали дантистов и подвергали их остракизму, а командир мог сделать любителю мордобоя серьезное внушение и даже предложить выйти из полка, так что приходилось скрывать свое пристрастие к рукоприкладству. В начале ХХ в. в гвардии мордобой был среди офицеров практически искоренен, тем более что здесь служило много членов императорской фамилии, и при них давать себе волю было совсем неудобно. Что касается матерной ругани по отношению к солдатам, то она царила повсеместно. Особенно отличались страстью к сквернословию и мордобою моряки, что объясняется экстремальными условиями службы на парусных кораблях. Опять же в гвардии к началу ХХ в. матерная брань вышла из моды, и командир полка мог указать офицеру, что оскорбление солдата, несущего службу престолу и Отечеству, неуместно – это значит оскорблять свой полк.

Более или менее интенсивная общественная жизнь офицеров проходила в офицерском собрании – некоем подобии клуба. Собрания существовали в каждой воинской части для взаимного сближения офицеров, устройства развлечений, удешевления жизни и содействия военному образованию. Все офицеры непременно были членами собрания, а военные врачи и чиновники посещали его на правах временных членов; в собрание могли приглашаться и посторонние лица – помещики, чиновники, врачи и т. п. Средства на содержание составлялись из казенных сумм, членских взносов, штрафов за карточные игры и т. д. Хозяйственной частью заведовал распорядительный комитет из трех членов, а для непосредственного заведования избирались заведующий столовой, библиотекарь и пр. Но, разумеется, собрание находилось в городе, где стоял штаб части и было его командование, а ведь роты, батареи и эскадроны по неимению казарм зачастую располагались летом на «просторных квартирах», а зимой на «тесных квартирах» – по маленьким городкам, местечкам, селам и даже деревням, по домам обывателей, а летом иной раз и по сараям. Какое уж тут собрание, какая библиотека?!. Кроме сивухи из трактира или даже сельского кабака да карт – никакой общественной жизни. Значительно лучше было положение морских офицеров: зимой – в большом портовом городе, базе флота, а во время летней кампании – в кают-компании корабля. Правда, карты на кораблях не допускались, да и с выпивкой также дело обстояло непросто: вахтенная служба шла круглосуточно, а председатель кают-компании, старший офицер, строго следил за атмосферой. А если хочется в карты – пожалуйста, в штурманской рубке их много – морских: повышайте свой профессиональный уровень. Зато в кают-компании было фортепьяно, была корабельная библиотека, и даже можно было в складчину нанять учителя английского языка – это поощрялось. Недаром морские офицеры считались намного более образованными и воспитанными, чем сухопутные. Обстановка в кают-компании была свободная, без чинов и субординации, тем более что командир корабля не был ее членом и его только могли приглашать на совместный обед или ужин: прием пищи по каютам запрещался, и только командир ел в одиночестве в своей каюте.